Жан-Луи Гаск. Однажды была вера. Продолжение 2-3

[credentes]

 

Альбигойский крестовый поход

Это было тридцать пять лет тому…

В Лавеланет уже ничего не осталось от замка Беренгера де Лавеланет – только скала, поддерживающая донжон, да глубокий ров, выдолбленный в известняке. Город сполз к подножию этой скалы, но с вершины башни еще можно ясно различить Монсегюр. Беренгер де Лавеланет «в юности» бывал в Фанжу, слушал проповеди Гвиберта де Кастра и участвовал в 1204 году в церемонии посвящения Эксклармонды, сестры графа де Фуа.

21 апреля 1244 года, свидетельствуя перед инквизитором, Беренгер де Лавеланет вспоминает: «Это было тридцать пять лет тому, - уточняет он. Это отсылает нас к вторжению крестоносцев, поскольку в 1209 году огромная армия крестоносцев, посланная Папой под руководством аббата Сито, опустошала этот край. 22 июля все население Безье было уничтожено, а город Каркассон был сдан 15 августа. Вместо Раймонда Рожера Тренкавеля, брошенного в застенки, был назначен новый виконт. Его звали Симон де Монфор, и он был готов завоевать эти земли.

           «Тридцать пять лет назад» двое рыцарей из Фанжу – Изарн Бернард и Пьер де Сен-Мишель - присоединились к Беренгеру де Лавеланет. Трое мужчин ехали вместе в замок Монсегюр, чтобы навестить добрую женщину Оду, мать Изарна Бернарда, а также ее ритуальных подруг.

           Монсегюр, «пиратский замок», сделался «замком-убежищем» и, возможно, перед 1215 годом вновь обрел статус «укрепленной скалы» (pog).

           Это было 35 лет тому… В 1209 году. Крестоносцы поселились в Каркассоне, а общины катарских Церквей в Мирпуа и Фанжу нуждались в убежище. Просили ли они тогда у Раймонда де Перейля «восстановить Монсегюр»?

           Переписчики Доа, которые копировали в XVII веке реестры Инквизиции, могли допустить ошибку. Ведь роль средоточия и престола преследуемой Церкви Монсегюр официально стал играть позже, в 1232 году. Но даже если pog упоминается как укрепление, служившее для защиты еретиков, еще в 1215 году, то в начале войны оно должно было служить убежищем для знатных семей региона, живших поблизости. В августе 1209 года никто не знал, ни что война будет длиться двадцать лет, ни что будет создан религиозный трибунал Инквизиция, доверенная нищенствующим орденам, чтобы «уничтожить ересь».

           Осенью 1209 года Симон де Монфор уже взял Фанжу, и известно, что именно в это время была создана община катарских монахинь во главе с благородными дамами Фурньерой и Одой де Фанжу, и что в Монсегюре как минимум один дом был отдан «еретикам».

           Раймонд де Перейль, который до той поры часто слушал проповеди диакона Раймонда из Мирпуа, вспоминает, как он согласился с открытием «еретического» дома в Лавеланет, и кого он «публично» принимал в Монсегюре. Катарский епископ Госельм был первым в списке, который Раймонд де Перейль продиктовал Инквизиции: «[…] и всех других, кто желал прийти, я открыто защищал в этом замке и в других местах, на которые распространялась моя власть…»

Годы войны

          Когда загорелись первые массовые костры крестового похода, Монсегюр не был затронут. Вокруг его донжона появились улицы, на которых дома жались друг к другу. А в самом большом доме собирались верующие, чтобы слушать проповеди добрых людей, особенно по воскресеньям и праздникам.
           Гальярд дю Конгост был всего лишь маленьким ребенком, когда начался крестовый поход. Его родной город Пьюверт был взят в 1210 году, и он больше туда не вернулся. Его вырастил дядя, Раймонд де Перейль, у которого он и жил, и там он, как и другие рыцари и представители сеньорального клана, слушал проповеди епископа Госельма. Перед инквизитором Гальярд дю Конгост заявляет:
                «Все поклонялись еретикам, кроме меня, потому что мне было только семь лет. Это было тридцать с лишним лет назад».
            Годы, последовавшие за вторжением 1209 года, стали свидетелями массовых казней на кострах: в Минерве было сожжено 140 человек, а в Лаворе – 400! Даму де Лавор, Жироду, дочь доброй женщины Бланш де Лаурак, бросили в колодец и побили камнями.
                 «И ее крики раздавались до тех пор, пока она не умерла».
          Ее брата Аймерика де Монреаль, пришедшего ей на помощь с военной поддержкой, повесили с еще шестьюдесятью рыцарями. Но поскольку виселицы сломались под их тяжестью, им всем перерезали горло.
          По мере того, как этот край завоевывали крестоносцы, члены катарских религиозных общин вынуждены были бежать в укрепленные поселения, которыми управляли их друзья. Например, в Монтань Нуар, к северу от Каркассона, молодой рыцарь Пьер де Корнельян, стоявший на страже ворот castrum Рокфор, видел, как однажды в змок пришли искать укрытия около 300 еретиков. Мы не знаем количества монахов и монахинь, которые в те годы прибыли в Монсегюр, чтобы укрыться там. Многие свидетели говорят о том, что видели «[…] еретиков, которые бежали по направлению к Монсегюру».
          И именно в момент притока этих беженцев Монсегюр приобрел свой вид укрепленного поселка. Нам известно, что существовало как минимум два «еретических» дома, мужской и женский. Но отныне и другие еретики пришли жить в эту высокогорную местность, а Раймонд де Перейль увез туда своих близких. Тогда Монсегюр сделался особенной деревней, где не было крестьян. Там бок-о-бок жили только два сословия – те, кто молится, и те, кто воюет: добрые христиане («еретики») с одной стороны, и верующие, которые их защищали, с другой. Монсегюр является, прежде всего, историей семей, даже целых родов, знакомств, связей и подпольных сетей. Приехать в Монсегюр считалось преступлением, не говоря уже о том, чтобы там жить, даже если ты был еще ребенком.
            Гильельма де Фест свидетельствовала 16 августа 1244 года в Кастре перед доминиканскими инквизиторами Феррером и Дюраном. На площади перед донжоном и собравшейся толпой она выслушала свой приговор:
          «Ты провела все детство в Монсегюре вместе со своими еретическими родителями […] И когда ты могла добровольно уйти от них, отвергнув их способ жизни, ты не пожелала свидетельствовать перед инквизиторами, пока тебя не вызвали […]. Мы приговариваем тебя к вечному заточению».
          Пламя костров, вечное заточение – вот какая судьба ожидала добрых христиан-катаров, но также их защитников, верующих и близких. Ересь сделалась преступлением против Бога.
          Монсегюр уже был еретическим убежищем, когда в мрачные времена убийств и войны, подобно песне, возродилась надежда. Удивительно, но такой ярый католик, как король Арагонский, естественный сюзерен виконта Каркассона и шурин графа Тулузского, стал воплощением этой безумной надежды на реконкисту перед лицом крестоносных войск Симона де Монфора и французов.
          В 1212 году Пере Арагонский был окружен ореолом славы за победу над неверными в битве при Лас-Навас-де-Толоза. Его ожидали как героя, который придет, чтобы восстановить довоенное общество – мир трубадуров, где ересь и куртуазия жили бок-о-бок, воплощая ценности paratge: благородство сердца знатного окситанского общества.
          Эта надежда в 1212 году выразилась в песне – возможно, последней – Раймонда де Мираваля. Трубадур утратил свой замок в Монтань Нуар, отнятый у него Симоном де Монфором. Замок, который был гостеприимным домом для всех женщин, которых он любил, когда ветер в листве и звуки струящейся речной воды звучали в ритме его песни…
         
«(…) Canso, vai me dir al rei
(…) Ab que cobre Montagut
E Carcasson’el repaire
Poise r de pretz emperaire,
E doptaran son escut
Sai Frances e lai Masmut.

Domn’ades m’avetz valgut
Tant que per vos sui chantaire,
E no.n cugei canso faire
Tro.l fieu vos agues rendut
De Miraval qu’ai perdut.

Mas lo rei m’a convengut
Que lo.m rendra ans de gaire,
E mon Audiart, Belcaire.
Puois poiran domnas e drut
Cobrar lo joi qu’an perdut.»
             
«Песнь моя, полети и скажи от меня королю (Пере)/ Что когда он отвоюет Монтегут/ и вернет Каркассон/ он станет императором в награду/ и его меча будут страшиться/ не только магометане, но и французы./ Дама, благодаря вам/ и ради вас я вновь принимаюсь петь/ хотя я уже и не думал, что буду сочинять песни/ пока не верну себе свои владения/ Мираваль, который я утратил./ Но король обещал мне/ что вернет мне мою малость/ а моей Одиат (имеется в виду Раймонд VI Тулузский) – Бокер./ И тогда все дамы и их возлюбленные/ вновь обретут ту радость любви, которую они утратили.»
          В четверг 12 сентября 1213 года король Арагонский погиб в битве при Мюрет, к югу от Тулузы, во время атаки кавалерии Симона де Монфора. Два года спустя на IV Латеранском Соборе Папа Иннокентий III признал за Монфором завоеванные земли и отдал ему Тулузу. И уже тогда епископ Фулько обличал Монсегюр как еретическую крепость на землях графа де Фуа.
          Но Раймонд де Перейль, несмотря на постоянно усиливающуюся угрозу, продолжал принимать в Монсегюре добрых людей и их иерархию, епископа Госельма и его Старшего Сына Гвиберта де Кастра, так же, как и рыцарей и некоторых благородных дам, живущих по соседству и в Фанжу. И если люди приходили жить в Монсегюр в мрачные годы войны, то они приходили сюда также, чтобы закончить свои дни и получить «счастливый конец», то есть «утешение» в общине добрых христиан Церкви Божьей.
          Раймонд Ферран де Фанжу пришел умереть в Монсегюре, и там были добрые люди, чтобы уделить ему consolament. Чтобы отблагодарить Раймонда де Перейля, он подарил ему свою лошадь. «Это было тридцать лет тому…»
          Через два с лишним года мы встречаем сеньора Монсегюра в Фуа. Он участвует в consolament Пьера де Дюрбан из Кальмона. Позже в Монсегюре он участвует в consolament Гийома де Латур из Лаурака, который пришел «отдаться» добрым людям.
          1216-1217 годы были, без сомнения, очень трудными. Монфор держал весь край в своем кулаке, с благословения Рима. Хотя юный Раймонд Тулузский побил Монфора в Бокере, Каркассон оставался в его власти. Некоторые родственники, озабоченные судьбой своих близких, ставших еретиками и живших в Монсегюре, специально приезжали туда, чтобы забрать их и «примирить с католической верой». Бернат Лаффонт приехал в Монсегюр искать своего отца и двух «еретических» дядьев, чтобы вернуть их в католическую веру с помощью приходского священника. Гийом Бонет тоже забрал свою тещу, Раймонду де Риваль, чтобы примирить ее с католической верой, очевидно, не без помощи того же кюре. Пьер Бодри из Лас Борд возле Кастельнодари вспоминал, что его отец жил семь лет в Монсегюре, пока его «не примирил с католической верой Доминик из ордена Проповедников». Значит, его отец, как и другие, пришел в Монсегюр в начале крестового похода.
          25 июня 1218 года Симон де Монфор был убит при осаде Тулузы, которая оказала ему сопротивление. Эта новость была воспринята во всем краю как настоящее правосудие. «Paratge возродилось» - говорит нам Песнь о крестовом походе.

«Вот так жестокий граф Монфор, что кровожаден был,
Как нехристь камнем был убит и дух свой испустил.»

          Край восстал, и в 1224 году сын Монфора Амори, побежденный военными силами окситанских князей, вернулся во Францию, чтобы передать королю Людовику VIII права н земли, которые он потерял. «Это было двадцать лет назад» - говорят источники.
          Когда опасность удалилась и возродилась надежда, Гвиберт де Кастр и его еретические товарищи открыли в Мирпуа собственный религиозный дом. Добрые женщины также начали основывать религиозные дома. Пелегрина де Монсервер и ее свекровь Брайда дали им фокаччу и вино. Пелегрина и ее муж Изарн часто навещали в Перейле в те же годы даму Фурньеру, мать Раймонда де Перейля, которая, следовательно, не жила тогда в Монсегюре. Добрые люди Жан Камбиаир и его товарищ тоже только бывали там. Сесилия, свояченица Раймонда де Перейля и его жена Корба приходили туда «поклоняться» добрым людям.
          «Поклоняться» - это слово часто встречается в реестрах Инквизиции. Оно означает ритуальное приветствие верующими добрых мужчин и добрых женщин: они становились на колени, трижды склонялись головой до земли, говоря такие слова:
«Добрые христиане, просим благословения Божьего и вашего».
После третьего приветствия добрые христиане отвечали: «Мы будем молиться Богу, чтобы Он сделал вас добрым христианином (или доброй христианкой) и привел вас к счастливому концу». «Счастливый конец» значило закончить жизнь на руках добрых людей.

            Раймонд де Перейль женился приблизительно в 1219 году. Но может быть, у него раньше была первая жена? Кажется, в некоторых хартиях упоминаются дополнительно и другие его дети. В те годы Раймонд де Перейль тоже постоянно не жил в Монсегюре.
          Монсегюр доминирует над дорогой, которая ведет к перевалу Пейре, а потом спускается в долину Арьежа. Расположенная среди красивых лугов, окружающих подножие pog, эта кастральная деревня не была сельскохозяйственной. Производственная деятельность добрых мужчин и добрых женщин была в основном ремесленной. Снабжение деревни зависело от добрых верующих и купцов, которые поставляли провизию, чтобы отдать или продать ее добрым людям. Гийом Прат из Лордата часто приходил туда и приносил «[…] оливковое масло, рыбу и другие товары на продажу». В окрестностях жило много таких людей, как он, торговавших с населением Монсегюра.
          В 1226 году начался королевский крестовый поход. Людовик VIII сам встал во главе армии, которая вторглась в эти края, не выдержавшие нового нашествия. Король Франции оставил в Каркассоне своего сенешаля, обязав его управлять этими землями для королевства, но на обратной дороге умер в Монпасье.
          Он оставил свою вдову, Бланш Кастильскую, управлять королевством, пока его сын Людовик IX не достигнет возраста помазания. Несмотря на этот нестабильный политический контекст, катарская Церковь образовала еще одно дополнительное епископство – Разес, в регионе Лиму, на границе с королевством Арагона, вдоль которой стояли замки, называемые теперь «катарскими».
            Раймонд Агюйе стал епископом этой новой епархии, которая некоторым образом откололась от катарского епископства земель Каркассона.
          Три года спустя, в 1229 году, Парижский мирный договор между французским королем и графом Тулузским положил конец «Альбигойскому крестовому походу». Эта священная война, развязанная Папой Иннокентием III в 1209 году, была завершена двадцать лет спустя французским королем. Каркассон был присоединен к французской короне как королевское сенешальство, но Раймонд VII официально вернул себе титул графа Тулузского, который Собор 1215 года отобрал у него в пользу династии Монфоров. Что до графа де Фуа, то он потерял восточный край своих земель между Мирпуа и Монсегюром, переданный под управление человеку, сочтенному более достойным - крестоносцу Гюи де Леви.
          Раймонд VII пообещал выдать свою дочь Жанну за брата французского короля. Это означало, что, рано или поздно, графство перейдет к «сеньору королю и его наследникам». Отныне ересь должна была преследоваться «изнутри», а ее сторонникам пришлось уйти в подполье. Следовало или покориться новому порядку, или смириться с потерей своего фьефа и тоже уйти в сопротивление. Настали времена рыцарей-фаидитов. Добрые верующие и проводники еретиков должны были разделить свою судьбу с судьбой преследуемой Церкви.
          Чтобы умереть в Монсегюре, туда пришел бывший сеньор Пьюверта Бернард дю Конгост. Диакон Гийом Турнье и его товарищ Пьер из деревни Париж уделили ему consolament в доме бальи Раймонда де Перейля. Бернард Марти, Корба де Перейль и домочадцы Бернарда дю Конгоста, Бертран и Гальярд дю Конгост, а также Беренгер де Лавеланет участвовали в этой церемонии.
          Когда consolament умирающих происходил не в Монсегюре, добрые люди спускались с горного castrum под надежной охраной и отправлялись к ложу больного. Арнод Рожер де Мирпуа очень часто занимался таким «сопровождением». Вместе со своим арбалетчиком Арнодом Гаском и экюйе Арнодом де Ла Рок, он обеспечивал безопасность добрых людей, от которых получал десять тулузских су и два фунта перца.
          Когда вокруг подпольной Церкви начало сжиматься кольцо, Монсегюр вновь подтвердил свое призвание убежища. Но несмотря на присутствие многочисленных «еретиков» и построение фортификаций на pog, о чем упоминалось еще в 1215 году, Монсегюр еще не стал официальным престолом и средоточием катарской Церкви. Хотя война закончилась, пришла совсем иная опасность: Римская Церковь возвела в систему доносительство и создала религиозный трибунал – «Инквизицию против еретических извращений». На горизонте заклубились новые тучи.