Анн Бренон. Монсегюр. Часть 3.

[credentes]

Анн Бренон. Монсегюр. Часть 3

Камни и люди

            Август 1965 года. Солнце сияет, излучая радостное тепло. Третье лето археологических раскопок в Монсегюре. Два шурфа. Один – у подножия замка, немного внизу, на первой верхней террасе бывшей деревни. Но нам всё еще неизвестно, что здесь была настоящая деревня. Мы знаем только, что здесь, без сомнения, было несколько домиков, прилепившихся к замку Раймонда де Перейля. Мы даже не могли себе представить, что этот красивый каменный корабль, рвущийся к синему небу во всех наших мечтах и снах, вовсе не был замком, который осаждали в 1244 году. Второй шурф – на отвесном склоне горы – это шурф для добровольных каторжников. Спелеологи пробиваются в глубь пещеры на Осадной Скале; при свете свеч они сменяют друг друга, очищая проходы от сора, земли и камней, которые насыпают в ведра и потом спускают вниз с помощью лебедки и рычага, приводимых в движение нанятыми для этого мальчиками. Нужно много лет, чтобы очистить этот проход.
          

  Раскопки на террасах. Работами руководит Малу. Кто сидит на корточках, кто стоит на коленях и скребет пол в огороженном веревками квадрате, пользуясь щеточкой и лопаткой. В углу - большое решето, над которым клубится пыль. Становится слишком жарко. Мы поднимаемся на гору ранним утром, пока свежо, спускаемся на обед в палаточный лагерь, а потом возвращаемся в послеполуденную адскую жару. Мы поднимаемся по крутой тропке, обгоняя туристов, что натужно кряхтят и провожают нас завистливыми взглядами, и спускаемся вечером, чтобы помыться в ледяном ручье. 1965 год. Программа Стеллио Лоренци «Камера открывает дверь в историю», посвященная крестовому походу и осаде Монсегюра, еще не создана, и появится в эфире лишь в следующем году. Однако толпы летних туристов уже взбираются по склонам пог или пеш, лазят по укреплениям замка и сыплют камешки нам на головы. Мы пробуем игнорировать их шумные возгласы, сосредотачиваясь только на своей кропотливой работе.
            Находятся добровольцы, горячо желающие нам помочь. Они ищут пятиугольники, маленькие кусочки всё равно чего – глины, камня, металла, кости – по форме напоминающие пятиугольники. Катары ведь были пифагорейцами, не правда ли? Наконец Малу осмеливается заявить, что Пифагор ее не интересует, и на некоторое время нас оставляют в покое. Но нам не дает покоя другой голос, звучащий внутри нас. Потому что для нас дело не в этом месте, а в людях, которые когда-то жили здесь наверху, в общине. Это их память для нас дорога и даже священна. Нам приходит помочь Фернан Ниэль, и мы принимаем его, как друга. Он – из наших, у него лангедокский акцент, который обрезает окончания, у него резкие черты лица, добрая улыбка, а его расспросы хоть и страстные, но очень разумные. Он читает нам лекцию о показаниях выживших в Монсегюре, тех, кто свидетельствовал перед Инквизицией. Он говорит нам об Азалаис де Массабрак и ее дочери Фэй де Планьи, о юной Филиппе де Перейль и ее муже, суровом Пьере Роже де Мирпуа. И вместе с ним мы пытаемся понять, каким образом эта огромная история вместилась в узкие стены этого замка, плывущего над нами в мглистом мареве лета.
            Тысячи вещей появляются из-под земли. Невозможно всех их упорядочить, - вздыхает Малу. По-видимому, эта терраса, где мы копаем, была чем-то вроде свалки. Очевидно, работа по восстановлению топографии замка займет больше времени, чем это обычно нужно для других исторических монументов. Пока что мы находим фрагменты черепков, костей животных, гвозди, гвозди, снова гвозди, но иногда и украшения – кольца, шпильки, разукрашенные пояса, сбрую… И на каждую вещь мы наклеиваем маленький ярлычок с надписью. Но вот мы распознаем очертания домика, расчищаем его пол, понимаем, где находится каменный фундамент, стены, лепящиеся к самому склону горы, каменный очаг, порог, вырубленный в скале.



            Руины катарской деревни. Северные террасы зимой.



            Вид с castrum Монсегюр на запад в вечернем свете.


            1965 год. Археология Средних веков еще практически не существует во Франции. Мы даже толком не понимаем, что именно раскапываем. Никто еще не знает, что это castrum. Мы не можем вообразить себе ничего другого, кроме классической феодальной схемы, более-менее перенося ее на видимые сегодня руины. Мы воображаем, что сеньор Раймонд де Перейль и его семья жили в каменном донжоне; что здесь был двор, окруженный каменными стенами, освещенный факелами, где толпились солдаты и слуги. Потом, когда пришла беда, туда прибывали и прибывали беженцы, Добрые верующие, но также и катары, две с лишним сотни которых были сожжены 16 марта 1244 года. Но как вообразить подобную толпу в таком маленьком укреплении? Возможно, общины катаров селились в скромных домиках у подножия замка?.. Вот, к примеру, таком, как мы раскопали: это вполне вероятно, не так ли? Но тогда возникает вопрос: были ли эти хлипкие сооружения оставлены во время осады, потому что ведь только стены замка могли выдержать удары каменных ядер и натиск штурмовых лестниц…И Фернан Ниэль, который неустанно рассказывает нам об осаде, тоже задумывается над конфигурацией театра военных действий и местом расположения замка.
            Мы наблюдаем и запоминаем, мы так дорожим этим замком, его странной архитектурой, мы всё видим в том свете, в котором рассчитал и набросал нам его план Фернан Ниэль, профессиональный инженер и выдающийся специалист. Ведь катары были манихейцами? Разве не так? А манихейцы ведь поклонялись солнцу? Но наша самая дорогая тайна - это Эксклармонда. Фернан Ниэль – последователь Наполеона Пейра, а все мы в той или иной степени были хорошими или плохими поэтами, вдохновленными Наполеоном Пейра.
            У подножия горы каждый день мы встречаем молодую пару, одетую во что-то наподобие античных тог. Они ставят тент у начала тропы и продают брошюры Общества памяти катаров. Это мужчина и женщина с очень серьезным взглядом и видом весьма занятых и высоко моральных людей, что является главным стимулом их поведения. Они никогда не шутят. Может быть, они живут в воздержании? Без сомнения, они как минимум вегетарианцы. А может, они, также как и мы, хранят образ Эксклармонды… Но когда я натыкаюсь на жесткую безапелляционность их взгляда, мне становится немного страшно.
            Мы работаем, серьезно и весело, и даже с некоторой горячностью. Почему мы все здесь собрались? Спелео-археологи Спелеологического общества Арьежа и спелео-клуба Од, школьники и студенты, виноградари и рабочие, профессора – все мы, добровольцы и энтузиасты, проводим здесь свой отпуск… Что мы здесь ищем? Мы уверены, что эти раскопки наконец-то смогут пролить свет, свет на тайны Монсегюра, о которых шепчется весь мир, и интерес к которым за последнее столетие только усилился. Свет, который поможет преодолеть несоответствия, существующие между исторической информацией и реальностью этого места и этих камней. Мы были группой добровольцев, желающих раскрыть топографию горы. Мы жаждем знать, где находились укрепления, лестницы, фундаменты фортификаций, бойницы для огромных каменных ядер, используемых осажденными, жаждем других всевозможных открытий, ожидающих нас в огромном и таинственном лесу, покрывающем северо-западный хребет пог.
            Во втором шурфе, на Осадной скале появляется чрезвычайная находка, вызывающая сенсацию и взрыв непередаваемых эмоций. В прошлом году, в августе 1964 года, здесь был найден человеческий скелет, целый и невредимый, вынутый из захоронения, засыпанного еще несколькими метрами грунта. В его грудной клетке находилась арбалетная стрела, которая, скорее всего, и явилась причиной смерти, а захоронение говорило о том, что ему, хоть и наспех, попытались оказать последние почести. Я не участвовала в раскопках 1964 года, но на следующий год мне рассказывали, с каким благоговением эту находку спускали с самого верха головокружительного карниза Осадной Скалы, чтобы поместить ее в грузовик Малу и Луи. И еще рассказывали, что когда наступил вечер, все члены археологической группы, по-братски, сменяя друг друга, дежурили возле находки всю ночь не ложась спать, сидя у подножия Монсегюра возле грузовика, где лежало это сокровище.
            Во время раскопок 1965 года, когда из-под земли были извлечены десятки кубических метров почвы и щебня, понемногу стали появляться и другие находки человеческих костей, очищенные от грязи и земли при свете свечи и поднятые на поверхность с помощью скрипящей под их тяжестью лебедки. Итак, они вновь появлялись на дневной свет на узкой платформе над уходящими в бесконечность голубыми горами под палящими лучами летнего солнца. Второй целый скелет был также пронзен на уровне таза железной стрелой, возможно, арбалетной. И потом, еще глубже в недрах горы, были найдены лежащие в беспорядке кости. Внутрь карстовой пустоты минимум на тридцать метров провалились камни, и мы отделяли эти кости вручную друг от друга, а потом звали мальчиков с лебедкой, чтобы поднять их на поверхность. И таким образом были найдены останки пяти людей разного возраста, захороненных глубже, чем два предыдущих тела, уже спущенных вниз к подножию скалы.
            Это единственные человеческие останки, когда-либо найденные в Монсегюре, - комментировал находку Фернан Ниэль. Однако, на протяжении десяти или двенадцати лет, когда это место было постоянно и густо заселено, там умирали старые и больные люди, не говоря уже о жертвах осады. Мы размышляли. Нам было хорошо известно, что катары не выявляли особого интереса к похоронным ритуалам. Они хоронили мертвых в соответствии с обстоятельствами, без особых церемоний, заботясь лишь о выявлении уважения к горю близких. Наполеон Пейра только воображал себе огромный подземный некрополь с гробницами и саркофагом Эксклармонды де Фуа. Останки пяти людей, найденных в каменном колодце, более соответствовали историческим реалиям. И как минимум два скелета принадлежали воинам, убитым во время осады 1243-1244 годов, причем убитым тогда, когда хребет Осадной Скалы еще не был взят. Тем, кто хоронил погибших, нужно было какое-то время, скорее всего ночью, чтобы достойно предать земле тело павшего друга. Возможно, это был рыцарь Жордан дю Ма, внук Доброй Женщины Гарсенды.
            Но что случилось с обычным кладбищем, существовавшим в деревне Монсегюр? Конечно же, весной 1244 года, Инквизиция победителей не замедлила эксгумировать и сжечь все тела, души которых получили последнее утешение через возложение рук Добрых Людей, вынося им посмертный приговор по всем своим правилам. Таким образом, этим телам был отрезан доступ к воскрешению: им не позволено было явиться в Судный День перед Судьей Праведным. Эти еретики, худшие преступники из всех, которых только породило человечество для оскорбления Бога, уже заранее были осуждены, безусловно и навсегда, приговором инквизитора: на вечное проклятие. Бог уже не мог им сделать ничего более ужасного. Приговор к сожжению тела, живого или мертвого, превращение его в пепел, был равен, согласно убеждению инквизиторов, приговору к вечной погибели. Именно поэтому такой способ казни применялся их Церковью вот уже сто лет. У кого в то время нашелся бы такой дурной вкус, чтобы посметь вообразить, что Бог может в Судный День оказаться более милосердным, чем инквизиторы, и пересмотреть, или даже отменить приговор, вынесенный братьями-проповедниками?
            Как я сказала, в деревне Монсегюр. Это правда, что начиная со времен первых археологических раскопок Монсегюра в 1964 и 1965 годах, год за годом, хотя и с перерывами, мало-помалу результаты исследований всё множились и бросали новый свет на историю. В конце концов, всем нам, верным Монсегюра, одному за другим, самое позднее в 1980 году, стало ясно, что катары никогда не видели замка, который видим мы. Мы получили неопровержимые доказательства тому, что этот замок более поздний, чем предыдущий Монсегюр. Что тот Монсегюр был совсем другой, что он был намного больше, и выглядел менее грозно, и мы поняли, как именно следует представлять жизнь и смерть этих людей, что вся эта история происходила в фортифицированной деревне, castrum. Должна сказать, что это обращение сердец и душ было далеко не безболезненным, и прошло не без сопротивления, и даже не без некоторой скорби, но это хорошо, что так случилось. Потому что правда даёт нам более сильный свет, от нее сильнее захватывает дух, она живее, искреннее, безрассуднее и красивее.
            Монсегюр впервые упоминается в текстах в 1204 году. На то время это был всего лишь маленький, лежащий в руинах замок, одно из не очень престижных владений семьи Перейлей. Это был неудавшийся castrum. Он начал формироваться вокруг феодальной крепости на безопасной горе, но там не было ни достаточного количества людей, ни динамических процессов, которые бы резко увеличили прирост населения. На протяжении XII столетия это место не привлекало людей до такой степени, чтобы начать развиваться и влить жизненные силы в укрепленную деревню. Потому в 1204 году Монсегюр был маленькой, заброшенной крепостью. И это понятно, потому что место слишком высокое, климат слишком суровый, на скалах ничего не растет. И кроме всего прочего, почти нет воды. В первые годы XIII века, еще задолго до вторжения злобных крестоносцев, бывшая госпожа этих мест, Форнейра де Перейль, вдова одного из совладельцев де Мирпуа, оставила все права на владение своему сыну Раймонду и отдалась Богу и Евангелию. Став Доброй Христианкой и живя в общине в Мирпуа, а потом в Лавеланет, она решила основать дом Церкви в Монсегюре, потому что, по-видимому, любила это место. Тогда диакон Мирпуа, Раймонд Мерсье, попросил молодого Раймонда де Перейля провести необходимые восстановительные работы, чтобы Добрые Женщины могли поселиться на этой вершине. Всё это происходило где-то в 1204 году.
            Двадцать лет войны и крестовых походов, начиная с 1209 года, понемногу придавали Монсегюру новый облик и характер искусственного castrum. В низине бушевало насилие, бургады и замки Лаурагэ были взяты или оккупированы, а многочисленные добрые верующие из аристократии де Фанжу, де Мирпуа и других семей, уводили своих жен и детей под защиту сеньора Монсегюра. Сам Раймонд де Перейль тоже поселился там, недалеко от дома своей матери и ее подруг. На то время и он обзавёлся семьёй, женившись на благородной девице Корбе Хунаут-де Ланта, скорее всего, оставив Перейль своей сестре Азалаис де Массабрак. Под его нужды была перестроена прежняя феодальная башня, превращенная в более удобное и обширное помещение. Появлялись и другие постройки, и вскоре на вершине горы, в границах старых укрепленных террас XII века, появился первый зародыш будущей деревни-убежища.
            В течение нескольких последующих лет, во время эфемерной окситанской реконкисты, между 1220 и 1229 годами, дамы де Фанжу и беженцы из Лаурагэ вернулись в низину. Однако Парижский трактат и подчинение графа Тулузского вновь вернули Монсегюру репутацию безопасного острова среди гор. И опять, потихоньку, фаидиты, лишенные имущества, отчаявшиеся, отлученные, все те, кто еще надеялся на восстание и поддержку графа, обращали свои взоры на Монсегюр. Снова родственники, друзья, союзники, весь цвет фаидитского рыцарства, их дамы, приходили и селились вокруг дома де Перейля. Потом, после 1232 года, с легкой руки Гвиберта де Кастра, Церковь обрела там престол и средоточие, и с того времени в деревне появилось что-то похожее на огромный средневековый хоспис, подобный тому, какие существовали при крупных бенедиктинских монастырях. Здесь принимали посетителей, пилигримов, больных телом и душой, бедных и несчастных, но также и жаждущих Евангелия. И здешние монахи и монахини не просто бесконечно молились и хвалили Бога, а, усердствуя в своём апостольском труде, открыли множество мастерских. Здесь было место тишины и спокойствия посреди огромной долины, и в то же время эта укрепленная деревня находилась на пересечении больших дорог. В Монсегюре, castrume фаидитского рыцарства и монастыре для христианских общин, всё строились и строились маленькие домики, лепившиеся друг к другу и к свисавшим над пропастью укреплениям.
            Тщательно восстановленные укрепления, ограничивающие castrum Раймонда де Перейля, охватывали гору полукольцом. И, конечно же, на южных склонах, на том месте, где были одни только голые скалы, слишком крутые, чтобы строить там стены и укрепления, Добрые Христиане любили посидеть на солнышке, закутавшись в свои бедные одежды. И повторяя свои Pater и Adoremus.