Ч.3. Христианство Добрых Людей 8. Какова была роль женщин?

[credentes]

15. Каково было реальное место женщин в катарских Церквях?

 Место, занимаемое женщинами в диссидентских общинах, мало похоже на то, как об этом изначально заявляли ортодоксальные авторы – как о дополнительной скандальной теме в отношении еретиков[1]. Средневековое христианство – греческое или латинское – всегда неприязненно смотрело на возможность вступления женщин в универсум сакрум. Все христианские традиции всегда проявляли большую или меньшую мизогинию: следовало дождаться конца ХХ столетия, чтобы протестантские Церкви действительно включили женский компонент в свой клир: женщины-пасторы в Реформистской Церкви Франции, женщины-священники в англиканских и лютеранских Церквях, и даже женщины-епископы в Епископальной Церкви. Поскольку мы знаем современную позицию папства по этому вопросу, можно себе представить, какая она была в Средние века. А вот средневековые христианские Церкви катаров и богомилов в абсолютном согласии включали в свои структуры женскую часть человечества на принципах равенства.

Ересь немедленно и сразу же стали определять в раннее Средневековье как скандальную Церковь Антихриста – или Сатаны, - где мужчины и женщины под прикрытием набожности устраивают ночные сходки и оргии, где учиняют шабаши колдуны (и особенно ведьмы). Средневековая Римская Церковь, следует сказать, в свое время имела официальную и солидную мизогиническую традицию, укорененную и опирающуюся на непререкаемые авторитеты.

Апостол Павел первым, в 1 Послании к Тимофею, рекомендовал женщинам первой христианской Церкви воздержаться от разглагольствований в религиозных собраниях, приходить туда немыми и с покрытой головой и во всем подчиняться духовному руководству своего мужа.

«Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева; и не Адам прельщен, но жена, прельстившись, впала в преступление. Впрочем, спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием».

Возможно, уже тогда оттачивались аргументы против некоторых слишком феминистических тенденций – сочтенных опасными – в первых христианских общинах. Но камень в основание христианской мизогинии был положен. Постановления Соборов и фундаментальные писания Отцов Церкви подтвердили исключение женщин из церковных структур, когда происходило становление доминирующей Церкви. Конечно, благочестивым вдовам позволялось заниматься катехизисом новичков, а вскоре и детей, но ни одна женщина не допускалась в корпус клира, хотя существовало исключение в случае нескольких диаконис, в основном в греческой Церкви, но все они исчезают к VIII веку. Отцы Церкви, и наиболее авторитетные из них, как Исидор Севильский и святой Августин, не только далеки были от допущения женщин в ряды клира, но наоборот, после святого Павла определяли женщину в основном как дочь Евы, первую грешницу, изобретательницу зла, из-за которой зло обрушилось и на мужское бытие. В высокое Средневековье на капителях романских монастырей появляются изображения похотливой искусительницы, прекрасной, как Ева из Отюна, но проявляющей дьявольские черты, вполне в манихейском духе того времени…

Как и еретик, женщина всегда казалась податливой на то, чтобы стать орудием дьявола, чтобы отвратить от Спасения благочестивого мужчину. Не случайно, женщина и ересь – одинаково подозрительные для добротного средневекового сознания – были каким-то естественным образом связанными друг с другом. И потому ортодоксия всегда пыталась вытеснить опасное женское существо в область материнства и молчания.

Уже в то время, когда ересь была определена, в эпоху Тысячелетия, женщины присутствовали в рядах еретиков. В своем Слове против богомилов, написанном около 970 года, болгарский пресвитер Козьма негодовал, что среди еретиков, соблазняющих слабые души, прикрываясь монашеским одеянием, обычные женщины присваивают себе право уделять покаяние, то есть отпускать грехи; что, добавляет он, «достойно осмеяния», и затем цитирует апостола Павла. В Западной Европе ереси эпохи Тысячелетия откровенно предложили женщине место «утопической сестры» - по удачному выражению Жоржа Дюби[2] - в неформальных общинах, обозначившихся вне официальной Церкви и не признававших никакого иного Закона, кроме Евангелия, и никаких других Правил, кроме апостольской модели.

Нужно было дождаться первой половины XII века, чтобы западноевропейские тексты, так же ясно, как греческие и болгарские, определили как истинную природу ереси, так и место женщины в ее среде. В то же время общины посвященных женщин, монахинь, поющих гимны в молчании затвора, бенедиктинок, затем цистерцианок и фонтевристок, медленно развивались в лоне Римского христианства. А для огромного большинства женского христианского населения расцвет культа Девы Марии стал попыткой реабилитировать женщину в роли матери; параллельно этому канонические тексты, вдохновленные Григорианской реформой, установив таинство брака, стали предусматривать для светских людей в целом, и для законных жен в частности, возможность достижения христианского Спасения путем соблюдения супружеских обязанностей.

Ибо это вовсе не еретики-катары ненавидели грех, связанный с сексуальностью в XI-XII веках…  Зарезервированный только для мирян, должным образом соединенных браком перед священником, терпимый исключительно из жестких целей репродукции, а не получения удовольствий («Плодитесь и размножайтесь», - как рекомендовало Писание), телесный акт был введен в строгие рамки каноническими текстами Римской Церкви и считался наиболее подозрительным.

В этом идеологическом контексте Эвервин из Штайнфельда в 1143 г. написал Бернарду из Клерво, чтобы спросить его совета об этих удивительно евангельских еретиках, с несколькими из которых он успел поговорить, пока их не сожгли. Он пишет, что они делятся на три группы: слушатели, верующие и христиане или избранные – вспомним, что эти Бедняки Христовы или апостолы претендовали на то, что они являются истинной Церковью Христовой, и что они крестят Духом через возложение рук:

«Среди этих апостолов Сатаны есть и женщины, целомудренные (как они претендуют), вдовы, девицы или их жены, причем одни среди избранных, другие среди верующих, и всё это по примеру апостолов, которые разрешали приводить женщин.»

Будущий святой Бернард отвечал ему с насмешкой, что намного легче творить чудеса – например, воскрешать мертвых – чем жить целомудренно рядом с женщинами: «Находиться постоянно в обществе женщины и не познать ее (телесно), не большее ли это чудо, чем воскреснуть из мертвых?»[3] Однако, в 1145 году он сам, будучи в Лангедоке, мог проверить на практике реальность промискуитета, воображаемого им в еретических общинах: мужчины и женщины жили на самом деле в разных помещениях, пары по взаимному согласию разводились, вступая в катарские ордена. Еретики мужского пола – Добрые Мужчины – защищались от искушений так же эффективно, как и монахи-цистерциане. В катарской Церкви женщины присутствовали в той же мере, что и мужчины, но оставаясь в женских общинах. Известно, что окситанские Добрые Люди не могли даже прикасаться к женщине - Доброй Женщине или простой верующей - и избегали даже садиться с ними на одну лавку.

Настоящий интерес, который у нас вызывает текст Эвервина в этой области, так это упоминание о том, что еще до середины XII века женщины присутствуют и действуют «среди избранных», то есть в ранге катарского клира, по примеру богомильских женщин, по поводу которых Козьма возмущался, что они присвоили себе право отпускать грехи. У еретиков женщины играли намного большую роль, чем католическая Церковь признавала за своими монахинями: первые могли уделять таинство, спасающее душу, и таким образом, исполняли собственно сацердатальную функцию.

«Таковое святое крещение, при коем даруется Святой Дух, Церковь Божья сохранила со времен апостолов до наших дней, и оно до сих пор переходит от одних добрых людей к другим, и так будет до скончания веков…» (Лионский Ритуал катаров на окситан)[4]

«… И что эта власть может передаваться из рук в руки, от Добрых Мужчин к Добрым Мужчинам, и от Добрых Женщин к Добрым Женщинам. Ибо Добрые Женщины таковы же, как и Добрые Мужчины, и у Добрых Женщин есть эта власть, и они могут принимать на ложе смерти как мужчин, так и женщин, по крайней мере, если нет ни одного Доброго Мужчины; и люди, принятые Добрыми Женщинами, спасены, как и принятые Добрыми Мужчинами.» (Проповедь Гийома Белибаста)[5]

Более столетия разделяет эти два документа, которые прекрасно соответствуют и дополняют друг друга. В линию преемственности, которая берет начало от апостолов, власти связывать и развязывать, данной Христом Своей Церкви, еретики естественным образом вводили и женщин, в то время, как Римская Церковь зарезервировала только за мужским клиром обряды и ритуалы священства. Однако, католическое христианство, со своей стороны, давало женщине возможность уделять в случае острой необходимости – особенно, у ложа роженицы, в особо опасное для молодых матерей и новорожденных время, когда женщины находятся только в женском обществе – крещение водой, смывающее первородный грех. Печальная проблема судьбы невинного, но умершего без крещения ребенка в таком случае была разрешена. Но, как мы видим, духовное крещение через возложение рук Добрых Мужчин и Добрых Женщин, было единственным и сущностным таинством, заменявшим собою практически все католические таинства; таким образом, его значение далеко превосходило простое крещение водой.

Добрые Женщины, как и Добрые Мужчины, в равной степени практиковали обряд благословления Хлеба святой Молитвы, заменивший в диссидентской теологии католическую евхаристию. Таким образом, Добрые Женщины по праву участвовали во всем собрании сацердотальных функций катарского христианства, причем, очевидно, с самого начала этой ереси. Об этой их власти говорится в Х столетии в Болгарии; в Западной Европе первое упоминание о возложении рук женщинами принадлежит Раулю Глаберу, когда он рассказывает о событиях, завершившихся костром в Турине, в 1025-1028 гг. Если у Орлеанских каноников вроде бы не было товарищей женского пола – хотя один из хронистов возлагает ответственность за их ложное учение на какую-то явившуюся из Италии старуху – тот же хронист сообщает, что во главе еретической общины, выявленной в castrum Монфорте, в Пьемонте, стояла местная дама, которая не колебалась возлагать руки на больных. Конечно, события описаны в демонизирующем контексте. Товарищи еретической дамы представлены как дьяволы, одетые в черное; но могла ли эта подробность быть полностью придуманной Раулем Глабером?

В любом случае, замечание Белибаста: «по крайней мере, если нет ни одного Доброго Мужчины», свидетельствует о фактическом ограничении религиозной власти женщин в катарских Церквях, где они практически всегда были подчинены администрации мужчин, даже если они имели право уделять утешение верующим мужчинам, как и женщинам. Ни в преследуемых рейнских общинах XII века, ни в свободных окситанских катарских Церквях перед крестовым походом, не выделяется ни одна «архикатарская» (согласно терминологии Экберта де Шонау) Добрая Женщина, то есть, ни женщина–епископ, ни даже диакониса. Добрые Женщины всегда приравнивались к простым Добрым Мужчинам, членам общин, за которыми была зарезервирована возможность утешения умирающих, хотя они могли уделять это утешение в отсутствие мужского представителя их Церкви. Некоторые из них могли занимать более значительные позиции, будучи старшими или приориссами общин, но, кажется, эта функция несла в себе только моральный авторитет. В религиозном плане можно отметить еще тот факт, что старшая во время посвящения представляет послушницу, которую она воспитывала в своем религиозном доме. Играла ли она еще какую-либо роль во время этого посвящения? Должна ли она была тоже протягивать правую руку с другими Добрыми Людьми над Книгой, которую держали над головой послушницы? Тексты не говорят нам об этом ничего. Однако, в принципе, в катарской теологии не было никаких оснований относить Добрых Женщин к подчиненной категории. Отбрасывая с особым рвением Книгу Бытия, катаризм не оставлял места мифу об Адаме и Еве и змее-искусителе, который является одним из основных христианских мифов. Их проповедники очень логично говорили о том, что «души мужчин и женщин созданы благими и равными между собою», и что «это только дьявол создал разницу между полами». Эта иллюзорная и временная разница постоянно меняется с каждым новым воплощением, или во время каждой передачи души через традуцианизм, в который верили умеренные дуалисты. Можно спастись как в теле мужчины, так и женщины; всякий добрый верующий, умерший без Счастливого Конца, всякий Добрый Мужчина, впавший в грех перед внезапной кончиной, мог вновь родиться женщиной и достичь Спасения в качестве Доброй Христианки. Ангелы Божьи пали в абсолютном равенстве своего духовного бытия: кажется, катарская теология не особенно занималась полом ангелов. Вот как свидетельствует верующий начала XIV века: «Я слыхал, как еретики говорили, что души мужчин и женщин одни и те же и между ними нет никакой разницы, но что вся разница между мужчиной и женщиной в их телах, создании Сатаны. И так же, что когда души мужчин и женщин покидают тела, то между ними тоже нет никакой разницы…»[6]

Правда, в проповеди Гийома Белибаста сохранился след убеждения, что женщины, умирая Добрыми Христианками, превращаются в мужчин перед тем, как вступить в Царствие Божье. Означает ли это, что нематериальные тела славы ангелов Божьих, как они существовали в вечности в небесах, и из которых во время падения вышла треть бытия – душа, тела, которые каждая из душ обретет во время личного Спасения, в какой-то степени имеют мужские атрибуты? В этом случае мы явно видим след теологических споров у катаров о поле ангелов! А точнее, возможно, в этом проявляется отражение, через посредничество оригенизма, проблем, очень актуальных во времена раннего христианства. Жан Дювернуа видит в этом, и не без оснований, дополнительное свидетельство укоренения катарского христианства во временах, предшествующих Средневековью.

Но что, несомненно, сохранилось оттуда в религиозных практиках катарских Церквей, так это значительная и активная роль женщин в рядах их клира, и принцип равенства, объединяющий души, в их теологии. Однако, религиозную культуру катаров объединяет с общехристианской средневековой культурой склонность к определенной мизогинии. Поскольку, теоретически равные с мужчинами, что подтверждается различными теологическими аргументами, практически женщины никогда не достигали ответственных постов в катарских Церквях и даже их сацердотальная власть Спасения душ была подчинена власти их братьев. Только огонь преследований и уход Церквей в подполье привел к тому, что женщины на практике получили возможность, на которые они, в принципе, всегда имели право - уделять таинство посвящения и спасения душ. Хотя, во времена свободы культа, женщины в среде катарского клира были многочисленны  и отлично представлены.

---

[1]Я, разумеется, не могу не отослать Вас вновь к моей книге, посвященной этому вопросу: Les femmes cathares, Paris, Perin, 1992. Многие тезисы, представленные в этой главе, там развиты и снабжены сносками.

[2]В Le chevalier, la femme et le pretre, Hachette, 1981.

[3]Святой Бернард, Проповедь 65 о « Песне Песней». Цит. По Beverly M. Kienzle, “Tending the Lord’s Vineyard: Cistercians, Rhetoric and Heresy, 1143-1229…”, в Heresis, № 25, 1996.

[4]Перевод Rene Nelli, Ecritures cathares cit., p. 232.

[5]Показания Арнота Сикре из Акса. Перевод в: Jean Duvernoy, Le Registre d’Inquisition de Jacques Fournier… cit., t.III, p. 774.

[6]Показания Пейре Маури. Перевод в: Jean Duvernoy, Le Registre d’Inquisition de Jacques Fournier… cit., t.III, p. 999.