Анн Бренон. Монсегюр. Часть 1

[credentes]

Анн Бренон

МОНСЕГЮР

1244-1994

еретическая память

Внутренний двор современного замка Монсегюр. Он был построен, очевидно, в начале XIV столетия на руинах катарского castrum. Теперешний донжон, без сомнения, находится на месте прежней феодальной башни.

От автора

            Эта книжечка составлена из слов, частично услышанных от людей, которых называли еретиками, и по возможности представляет их точку зрения. Это попытка передать их внутреннее видение, их собственную логику. Поэтому для их обозначения здесь будут употребляться термины Христиане, Добрые Христиане, Добрые Мужчины и Добрые Женщины в большей степени, чем слово катары, и термин идолопоклонники Церкви Римской – для обозначения католического средневекового клира. Потому что память о еретиках должна содержать, как куколка бабочку, память, выраженную их собственными аргументами, теми аргументами, которые они сами хотели бы представить, чтобы стать искусным сборником воспоминаний, в котором они всё еще живут и мыслят; чтобы Монсегюр всегда нес в себе эту еретическую память…
            Кроме того, в этой книге еще часто встречаются обрывки нашей собственной памяти, нас, Анны и Жана-Луи, свидетельства нашей давней преданности Монсегюру, когда под конец этого тысячелетия, настало, наконец, время слушать.
            Но мы также хотели бы разделить с вами нашу озабоченность их памятью, которая сегодня снова в опасности.


Фанжу. В начале XIII ст. Фанжу было одним из городов-замков, где процветал катаризм.

Стая воронов

            Гора становится замком
            Устремляясь с силой
            От солнечных камней к огрубевшим звездам
            И свет понемногу
            Прокладывает себе путь

            Нет. Монсегюр – это совсем не то, во что мы верили. Подростками мы всегда писали, или пытались писать, стихи о Монсегюре, стихи, похожие друг на друга, которые я цитирую из памяти. Но замок Монсегюр, далекий, невыразимый, оказался на самом деле военным укреплением, крепостью победителей, французов, господ де Леви, которые возвели его на вершине горы где-то в начале XIV века. Все, что было там за 50 лет до того - старую деревню, террасы, где Добрые Люди обустраивали свои дома, башню сеньоров де Перейль и замок Пьера-Роже – Инквизиция приказала сравнять с землей.
            Потому теперь следует посмотреть в лицо Истории, потому что История всегда более поэтична, чем мечта, ибо она заряжена динамитом жизни и смерти. Из уважения, а почему бы и не из любви к абсолютной христианской преданности Добрых Мужчин и Добрых Женщин, и мы должны, пребывая в этом месте и окруженные словами их памяти, смотреть с той же абсолютной преданностью – это единственный по-настоящему братский взгляд, которого они заслуживают.
            Солнце, восходящее над горой Монсегюр – обозначаемой словом пеш (сейчас неправильно произносимой как пог) – которое в течение дня описывает над замком свою невидимую дугу, это материальное солнце. А замок – это католическое творение. Восток, на который он ориентирован, это восток Святой Земли крестоносцев и монахов. Строители оставили знаки на своем творении, которое, как всякое человеческое творение, должно было нести в себе хвалу Творцу. Символика, вписанная в план замка Монсегюр – это та же символика, которая воодушевляла великую каменную книгу, писавшуюся остальными их коллегами-строителями того времени, возводившими кафедральные соборы, церкви и другие замки. Потому что катарской символики не существовало. Солярная ориентация замка Монсегюр выглядит слишком чуждой катарам, особенно для людей, которые знают, кем они были.
            Для Добрых Людей, Добрых Христиан, одним словом, для катаров, как их называли католические противники, не только солнце, но и камни, и небо, и земля, и всё, что на ней, не имело никакого отношения к Богу. Ничего божественного, ничего священного нет в видимом, нет ничего видимого, что было бы священным. Как все христиане, и к тому же будучи монахами, они полагали надежду на спасение в другом мире – в Царствии Божьем. Но разница между ними и остальными была в том, что катары не видели никакого преддверия Царства Божьего в этом мире, ибо князем его был Враг Божий, как это сказано в Писании Нового Завета, единственном источнике их веры.

            Мы знаем, что мы от Бога и что весь мир лежит во зле
            (1 Иоанна. 5, 19)

            Как бы они, наверное, смеялись, Добрые Люди, жившие на этой вершине, среди влажных камней и воздушных потоков, если бы им предсказали, что в ХХ столетии, сменившем XIX век спиритизма и столоверчения, найдутся люди, которые будут предъявлять права, чтобы быть их реинкарнацией, как заявил однажды Мальро, будто он был в прошлой жизни монахом (или спиритуалистом, это зависит от цитаты) – и что наше ХХ столетие будет воспринимать эту гарнизонную крепость, построенную позже, как катарский эзотерический храм. Как бы они, наверное, смеялись, те, которые не видели в крестном знамении ничего, кроме неплохого способа отгонять мух от лица, а в каплях святой воды из кропильницы – что-то вроде небольшой неприятности, как от летнего дождика, а в статуях святых в церквях – только идолов из дерева, сделанных человеческими руками и человеческими орудиями, и которые всегда проповедовали, что истинная Церковь Божья – это сердце человека.
            Возможно, даже они рассердились бы, они, следующие Евангелию, и пытающиеся не допустить в свое сердце и не выпустить из уст гневных слов, что в этот просвещённый век мы опустились до того, что пробуем натянуть на них личину солнцепоклонников, пифагорейских геометров с пятиугольниками или масонских архитекторов тайны.
            Сегодня, под этим красивым маленьким французским замком на горе Монсегюр и вокруг него, спрятаны под остатками террас на вершине пеш фундаменты разрушенной фортифицированной деревни, где жили Добрые Люди и их друзья. Понемногу археологи восстанавливают план этой деревни и воскрешают цвета их жизни. И именно эта деревня вызывает у нас ностальгию и восхищение, и мы бы хотели спускаться и подниматься по лестницам ее улиц и склонять головы, входя в ее низкие ворота. Но у нас ничего не осталось, кроме этого горного воздуха и атмосферы горячности и рвения, наполняющей это опустошенное место. Нам ничего не остается, разве только расплавить своё сердце в сознании людей, живших здесь когда-то и утешаться еле различимым горизонтом голубых гор. Добрые Мужчины и Добрые Женщины никогда не пытались распознать в восходе или закате, в заре или сумерках никакого божественного послания. Но мы, на которых лежит эта ноша, мы, вынужденные все время думать о них и об их словах, которые они оставили нам как свидетельство своей жизни, должны до мозга костей проникнуться их восприятием, чтобы найти их еретическую память.

Дороги в Массабрак

            Одним прекрасным осенним днем 1232 года Гвиберт де Кастр, Епископ Тулузской Христианской Церкви, объявил рыцарю Понсу де Вилленев, у которого он жил в безопасных стенах его замка в Вилленев-ля-Комталь, что он решил покинуть своё убежище в Лаурагэ и перебраться в Монсегюр. Рыцарь и раньше, уже несколько недель, замечал, что знаменитого епископа стало навещать всё больше людей. Да и он сам всё чаще отправлял куда-то своих посланцев, Добрых Людей, скрывающихся в подполье, как неутомимый Бернард де ла Мот, Старший Сын Тулузского епископа, или фаидитов, как Пьер де Мазероль или Изарн де Фанжу. Гвиберт де Кастр поблагодарил владетеля Вилленев за защиту и дружбу, и попросил сослужить ему еще одну службу: проводить его и нескольких его товарищей до Гайя-ла-Сельве. Там, на лесной поляне, он должен был встретиться с преданными друзьями, которые будут сопровождать его дальше, в Монсегюр.
            Понс де Вилленев был ревностным верующим Добрых Христиан, преданным защитником Церкви Божьей, особенно после того, как он сам пострадал от враждебности сильных мира сего и их Церкви с ее неуемными аппетитами. Перед тем, как покинуть комнату, он простерся перед престарелым епископом, совершая melhorier: «Добрый Христианин, прошу благословения Божьего и Вашего. Молитесь за меня Богу, чтобы он сделал из меня Доброго Христианина и привёл меня к счастливому концу».
            На следующий день сам рыцарь, вооружившись, возглавил небольшой эскорт из троих сержантов, чтобы обеспечить безопасность Гвиберта де Кастра и его товарищей на дороге в Гайя-ла-Сельве. Вооруженный рыцарь мог ехать только на лошади. Была ли у него все еще одна из бесценных испанских кобыл, выносливых и быстрых, как ветер? Или же он, как и его люди, ехал на неутомимой маленькой горной лошадке вороной масти, с сильными ногами и пышной гривой? В мирное время Добрые Люди долгие годы ходили по этим землям пешком, как апостолы, с посохом в руке и с книгой у пояса, проповедуя и благословляя. Но сегодня уже не было времени на пешие путешествия. Нужно было бежать и скрываться. Им предстояла долгая дорога через горы. Владетель Вилленев, без сомнения, держал в своей конюшне сильных мулов, способных беспрепятственно доставить Тулузского епископа и его троих товарищей до места назначения по бездорожью. Перед тем, как сесть на мулов, все четверо произнесли «Отче Наш», как и полагалось.
            Несмотря на бесконечные опасности, вооруженные банды, шпионов, ренегатов, боягузов, обездоленных, лишенных всего, обозленных на весь мир, несмотря на переменчивость настроений графских бальи и слуг, которые, как и их господин, колебались между двумя видами верности – быть готовыми на всё, чтобы выжить, и быть готовыми на худшее, чтобы заработать несколько лишних монет или прощение; несмотря на тысячи ловушек, поджидавших их на тулузской земле и заставлявших этот маленький кортеж обходить стороной бургады, было великой честью, что Тулузский епископ в изгнании попросил его, Понса де Вилленев, послужить ему охраной. Эта торжественная и тайная процессия двигалась глухими тропками, иногда встречая какого-нибудь дровосека, который падал на колени, а старый епископ благословлял его.
            Еретики. Так короли и князья мира сего, подзуживаемые папой Римским и его прелатами, стали теперь называть их, Бедняков Христовых, кротких Добрых Христиан. Еретики! Манихейцы! Ариане! Катары! И вслед за ними прелаты, аббаты и князья, всякий приходской священник, всякий аббатский причетник, всякий консул бургады, всякий напыщенный мелкий дворянин стали делать то же самое – чтобы заслужить благосклонность и угодить этим римским прелатам, получить прощение своих мелких грешков, и они начали плеваться этими словами: еретики! катары! И даже граф Тулузский им подчинился. Как нелегко теперь было противостоять запущенной ими безжалостной машине репрессий и насилия, машине Зла. Защитники еретиков, рыцари-фаидиты, добрые верующие, открывавшие свои сундуки и овины при виде возникавших из тьмы фигур подпольных монахов, тоже были приравнены к еретикам, и, так же как и они, были преследуемы.
            Тридцать лет назад Добрый Христианин Гвиберт де Кастр открыто жил в доме Церкви в Фанжу. В этом городе тогда было по меньшей мере десять домов Церкви, домов, где жили Добрые Мужчины и Добрые Женщины. На улицах слышался стук ткацких станков; Добрые Христианки пряли, сидя перед открытыми дверями и благословляли прохожих. Мотки пряжи приносили Добрым Мужчинам, и те ткали из них полотно. И к ним приходили толпы людей, во главе со знатными дамами и господами, чтобы слушать их проповеди, участвовать в их церемониях, получать от них поцелуй мира и Благую весть. В эти первые годы столетия, еще довольно молодой, без единого седого волоса, в черных одеждах, с блестящим взором и глубоким, хорошо поставленным голосом, Гвиберт де Кастр пользовался заслуженной славой самого лучшего проповедника Лаурагэ. Старший Сын Тулузского епископа Госельма, он был одним из наиболее выдающихся иерархов своей Церкви. Говорили, что его естественная непринужденность и культура высокорожденного ученого клирика позволяли ему легко овладевать умами и сердцами хорошего общества.
            Как и те кроткие Добрые Мужчины и Добрые Женщины, что проповедовали Евангелие в городах и деревнях и вели души к спасению, Гвиберт де Кастр, представлявший в Фанжу епископа Тулузы, занимался тем же. Сдержанный в жестах, как и его духовные братья, худой и воодушевленный, проповедуя Евангелие в своей благородной бедности, он сумел привлечь к себе целые знатные роды и убедить их присоединиться к своей Церкви. Две его сестры, Добрые Христианки, жили под сенью одного из монашеских домов в замке Фанжу. Его брат Изарн де Кастр, будучи диаконом в Лаурагэ, регулярно навещал его вместе со своими товарищами. Дамы и совладельцы Фанжу были потрясены его проповедями, впрочем, как и торговцы, ремесленники и крестьяне этого города. А сколько богатых горожан и простых работников, благородных дам и господ, а потом и воспитанных ими детей, просили его позволить им тоже посвятить себя Церкви, стать Добрыми Христианами, чтобы проповедовать Евангелие, жить трудом своих рук, повторять «Отче Наш» и «Adoremus» и вести жизнь согласно Правилам апостолов, в бедности и праведности сердца. И так поступало множество супружеских пар, так поступила дама Бланша де Лаурак, и дама Гарсенда дю Ма сен-Пуэль, и дама Брайда де Монсервер, и дама Форнейра де Перейль, и Пьер-Изарн де Фанжу. И живя в монашеских общинах, они часто принимали у себя своих ближних, верующих дочерей и сыновей-рыцарей, своих внуков с широко открытыми от изумления глазами, и говорили им о Боге и о людях.
            Однажды, в 1204 году, Гвиберт де Кастр, иерарх Тулузской Церкви, в отсутствие своего епископа Госельма, уделил крещение Иисуса Христа, таинство, отпускающее грехи и спасающее души, трём дамам замка: Фэй де Дюрфор, Раймонде де Сен-Жермен и Оде де Фанжу, а также сестре графа де Фуа, Эксклармонде, вдове виконта де Иль-Журден, которые проходили послушничество у Добрых Женщин в Фанжу. Перед толпой благородной знати и многочисленных родственников графа де Фуа, окруженный Христианами и Христианками из домов Фанжу, Гвиберт де Кастр возложил на них свои руки Христианина и Книгу Евангелий, прося Отца Святого принять их в Его справедливости, и ниспослать на них благодать и Духа Святого. И столько прекрасных дам, столько благородных сеньоров смог он повести дорогой правды и апостолов, прочь от насилий мира сего. И по всей стране его Церковь, намного более отвечающая апостольскому служению, чем Церковь попов, проповедовала Евангелие и призывала к спасению душ.
            А потом настали бурные времена. Ему довелось увидеть, как сюда пришёл речистый монах Римской Церкви, брат Доминик, пытавшийся в самом Фанжу отвоевывать души для своего хозяина, Папы Римского, но, надо сказать, без особого успеха. И Гвиберт де Кастр, распознавший в нем великого проповедника и человека убежденного, надеялся, что настанет день, и глаза этого монаха откроются, и он поймёт, куда ведёт дорога справедливости и правды, и он вернётся к Богу и Евангелию, к спасению душ в истинной Церкви Христовой. Но Доминик ничего не понял: его сознание, а возможно, и его душа, погибли в бурях, посеянных Злом, в войнах и крестовых походах, которые Папа призвал на эти земли.
            Но в этот осенний день, покачиваясь на спине мула, окруженный эскортом, бряцающим оружием, старый епископ Тулузский погружался в глубины своей памяти, прося прощения Божьего для всех не получивших утешения душ, для всех, пожранных пастью Зла. Крестовый поход опустошил землю и погубил людей. В течение двадцати лет, с 1209 по 1229 год, лилась кровь жителей бургад и замков, и вот, наконец, Папа Римский и король Франции насилием подчинили виконтства Каркассон, Безье, Альби и Лиму, лишили собственности и изгнали их законного сеньора, юного рыцаря Раймонда Тренкавеля; Каркассон стал принадлежать сенешалю короля Франции, а граф Тулузский, Раймонд VII, доблестный внук короля Генриха Английского и лучший рыцарь своего времени, был покорён и унижен, как силой оружия, так и интригами вдовы короля Франции Бланки Кастильской, которая во всём подчинялась Папе. Кто знает, сколько еще времени, связанный по рукам и ногам присягой и страхом, граф Тулузский сможет тайно защищать Церковь Добрых Христиан, Церковь побежденных, которую он сегодня публично называет еретической сектой, чтобы создать у Папы и короля иллюзию, что он ненавидит и преследует ее вместе с ними.
            Почти две тысячи Добрых Христиан и Добрых Христианок были сожжены живьем на огромных массовых кострах крестового похода, когда крестоносцы и монахи Сито пели Te, Deum. Сердца и семьи Добрых верующих были расколоты. Мир, где Церковь могла спокойно проповедовать Евангелие, рухнул. И ткань его разорвалась. Города и замки отныне управлялись господами, признававшими только право завоевания и покорения. Церковь вынуждена была укрываться в лесах и тайных убежищах. Но Церковь Римская обещаниями гор золота и райского блаженства, прощения и умножения имущества соблазняла людей доносить на изгнанников и непокорных. А ее священники во время месс, куда теперь каждый обязан был являться по воскресеньям, метали громы и молнии и угрожали, оставляя людей в тоске и чувстве вины.
            Гвиберт де Кастр, епископ Тулузский, во времена войны вместе со своими ближайшими товарищами только закалился, как закаляется сталь в испытаниях, в этих ежедневных опасностях и тяжелых походах. А иногда выпадали дни, когда им давали приют непокорные Добрые верующие, такие, как Бернард Отон де Ниорт, Изарн де Фанжу, Понс де Вилленев. В этих временных убежищах епископ Тулузский терпеливо работал над возобновлением связей, над восстановлением ткани своей разодранной Церкви. И он знал, что эти усилия давали плоды: всё приходили и приходили решительные молодые христиане, которые пополняли ряды Церкви, невзирая на опасности; люди собирались на тайные проповеди, а население бургад хранило, несмотря на все печали, веру и надежду на преследуемых Добрых Мужчин и Добрых Женщин, на Добрых Христиан, имевших власть спасать души. Но после покорения графа Тулузского Церковь нуждалась в месте, откуда она могла бы излучать свет Слова Божьего на жаждущую его землю. После долгих и тщательных дискуссий и размышлений со своими друзьями и братьями, Гвиберт де Кастр остановил свой выбор на Монсегюре. Лучше, чем Дурнэ в земле Саулт, или Шатоверден в графстве де Фуа, подобно Кабарет для Церкви Каркассона до королевского завоевания, Монсегюр лучше всего подходил на роль престола и средоточия Церкви Тулузской.
            В густом лесу Гайя, на освещенной солнцем поляне, к ним присоединился еще один небольшой вооруженный отряд, и сеньор Вилленев ля Комталь был поражен, увидев такое многочисленное собрание монахов, ожидавших их в окружении рыцарей и солдат. Там были Тенто, епископ Аженуа, его Старший Сын Вигоро де ля Баконь, Понс Гвиберт, диакон Виллемур, Бернард Бонафу, диакон Тулузы, и еще около тридцати Добрых Людей. Они подошли поприветствовать епископа Тулузского и его товарищей. Все присутствующие сержанты и рыцари попросили у них благословения. Немного отдохнув, Понс де Вилленев и его люди распрощались со всеми и вернулись в Лаурагэ; а длинный кортеж отправился по дороге на юг, к Пиренеям. Добрые Христиане, окружив своих епископов, шли пешком. Вооруженные люди, эскортировавшие их, были немного напуганы и в основном помалкивали. Во главе кортежа ехали конные рыцари – Изарн де Фанжу и Раймонд Санс де Рабат; а замыкали шествие Пьер де Мазероль и ещё несколько человек. Им понадобился целый день, чтобы достичь окрестностей Мирпуа. На следующий день, на полпути между Мирпуа и Лавеланет, когда голубой силуэт пеш показался на фоне окутанных дымкой гор, Гвиберт де Кастр отправил посланца к Раймонду де Перейль, сеньору Монсегюра. Он попросил его встретиться с ними в Пас де ля Портас, возле Вилленев д’Ольме, в часовне Сен-Кирк.
            Епископ Добрых Христиан Тулузской Церкви прекрасно знал, что Раймонд не особенно охотно покидал орлиное гнездо своей фортифицированной деревни, эти острые скалы на горных вершинах, откуда было хорошо видно всю округу. Но он также знал, что для его посланника будет приготовлен хороший приём, и сеньор де Перейль, сын Доброй Христианки Форнейра де Перейль, захочет незамедлительно встретиться с ним.
            Часовня Сен-Кирк была небольшим строением с тяжёлыми сводами. Уже много лет подряд здесь не служили месс, и эта часовня была лишена всех внешних признаков католической обрядности. Здесь не было ни распятия, ни идолов из камня или дерева, украшенных жемчугами, резной костью, золотом и серебром, ни драгоценных блюд и чаш, в которых нуждаются священники, чтобы благословлять куски хлеба и превращать их в тело своего Бога.
            Уже многие поколения сеньоры де Перейль, также, как и владельцы Лавеланет, или совладельцы Мирпуа, Фанжу, Кабарет, Термез и другие не держали капелланов и не слушали месс. Только Добрые мужчины и Добрые Женщины, сидя за столом вместе с верующими, благословляли хлеб теми же словами, что и священники, и разделяли его с верующими в воспоминание о Тайной Вечере Иисуса Христа и из любви к слову Евангелия. Но для этого им не нужно было ни серебряных блюд, ни золотых чаш. Всё добро, принадлежавшее священникам, было передано Добрым Христианам, а все сокровища часовни – отданы в общины Церкви, чтобы они могли служить для ее нужд и помощи бедным.
            Но сегодня, после фатального покорения графа Тулузского, Мирпуа и Лавеланет оккупированы иностранными войсками, сеньоры и их семьи нашли убежище в Монсегюре, а народ безмолвствует. А вскоре, думал епископ Тулузский, возможно, придёт какой-нибудь вооруженный отряд из Лавеланет, овладеет замком Вилленев, который всё еще защищают горы и близость Монсегюра, а часовня Сен-Кирк станет тем, чем была раньше: перед ее украшениями и статуями-идолами вновь будут совершать свои магические обряды священники…
            Раймонд де Перейль прибыл в воинском облачении, как и подобает человеку его ранга, но без оружия, в сопровождении своего бальи Бернарда Марти, рыцаря Бертрана де Барденака и нескольких сержантов. Среди рыцарей эскорта были их родственники; они спешились, подошли друг к другу, приветственно обнялись. Но Раймонд никогда в жизни не видел такого впечатляющего кортежа служителей Церкви Божьей. Он едва мог охватить взглядом всех этих Добрых Христиан в тёмных одеждах, окруживших своих иерархов – двух епископов, двух Старших Сыновей, диаконов. Стоял влажный полумрак осеннего вечера, когда с гор уже начал спускаться холод. И войдя в часовню, сеньор Монсегюра, его товарищи и весь его маленький отряд, упали на колени и коснулись лбом земли, прося благословения Божьего и этих Добрых Людей. Но едва добрые верующие поднялись, как епископ Гвиберт, пряча улыбку в бороде, попросил Раймонда де Перейля своим звучным и глубоким голосом проводить его и служителей его Церкви в castrum Монсегюр.


Высокогорье Перейль. Владельцами Монсегюра была семья Перейлей. Альзю де Массабрак, шурин Раймонда де Перейля, умер до 1229 года.


            Лучи заходящего солнца внезапно вырвались из-за туч и осветили всю дорогу. Она долго шла по долине к востоку, а потом взбиралась на склон горы, откуда, через ущелье Моренси, можно было увидеть пеш, на вершине которого возвышался castrum Монсегюр. Но когда длинный кортеж, охраняемый пятью рыцарями и вооруженными солдатами, подошёл к замку Массабрак, епископ Тулузский, утомлённый долгим путём, который он проделал из самого Лаурагэ, попросил сделать здесь остановку на ночь. Он очень замёрз. Ему хотелось согреться у огня.


В начале дороги, вид на гору Монсегюр.

 

Comments

[sciuro.livejournal.com]

Пожалуйста, не оставляйте картинки не под катом.

[credentes.livejournal.com]

Извините, мне показалось, что картинка под катом. Сейчас спрячу.
С уважением

[sciuro.livejournal.com]

Ой! Это моя ошибка - я сначала оставила комментарий, а потом уже заметила, что этот пост находится в Вашем журнале, а не в сообществе (у меня они в ленте оказались подряд). Разумеется, я и не подумала бы делать Вам такие замечания у Вас в журнале. Извините, ради бога...

[credentes.livejournal.com]

Да все нормально, я все равно спрятала.жен
Я в сообществе тоже разместила, но там картинки все под катом.
С уважением