Знакомьтесь с Анн Бренон, интервью
May. 13th, 2008 07:39 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
credentesЗнакомьтесь с Анн Бренон
(август 2006 года)
Как родилось Ваше призвание к Истории и к катаризму? Каков был Ваш профессиональный путь ученого?
Нелегко точно ответить на этот первый вопрос. Я считаю, что, наверное, родилась с этим «призванием к истории», то есть это, возможно, что-то генетическое…
Когда я говорю об этом, то сразу же думаю о «genus hereticum», или, так называемой «еретической породе», носителями которой, как считали инквизиторы XIV столетия, были семьи упорствующих катарских верующих. И это не было такой уж неправдой: ересь впитывали с материнским молоком, она коренилась в самой земле, в культуре и семейном окружении, ею проникались с раннего детства. Так же, говорят, можно родиться и историком - или, по крайней мере, с тягой к прошлому - как в Монтайю можно было родиться еретиком.
(август 2006 года)
Как родилось Ваше призвание к Истории и к катаризму? Каков был Ваш профессиональный путь ученого?
Нелегко точно ответить на этот первый вопрос. Я считаю, что, наверное, родилась с этим «призванием к истории», то есть это, возможно, что-то генетическое…
Когда я говорю об этом, то сразу же думаю о «genus hereticum», или, так называемой «еретической породе», носителями которой, как считали инквизиторы XIV столетия, были семьи упорствующих катарских верующих. И это не было такой уж неправдой: ересь впитывали с материнским молоком, она коренилась в самой земле, в культуре и семейном окружении, ею проникались с раннего детства. Так же, говорят, можно родиться и историком - или, по крайней мере, с тягой к прошлому - как в Монтайю можно было родиться еретиком.
Конечно, многие дети рождаются с устремлением в будущее, с желанием полететь к звездам. В любом случае, когда я вспоминаю свое детство, то помню, что я всегда была увлечена прошлым, и мои родители очень мне в этом способствовали. Вот первые яркие воспоминания: я маленькая в мрачном нартексе аббатства Сен Филиберт де Турнус, рассматриваю плиты пола. Затем я помню яркий солнечный свет, золотивший камни маленьких романских церквей в Маконнэ. Я уже не говорю о скале Солютре… И прежде всего для меня очень ясна стала значимость пейзажей, самого края. С раннего детства я чувствовала желание понять всё это более глубоко, увидеть, как всё оно было - конечно же, намного красивее, чем сейчас - раньше, «прежде». Как если бы мне сегодня чего-то недоставало. Снежных зим, где слышится запах горящих дров, зеленых и таинственных летних дней, когда в полях и лесах бродили тысячи животных (может быть, волшебных?).
И сегодня ничего не изменилось, я точно так же смотрю на это всё, с тем же неутолимым желанием. Очевидно поэтому, не случайно, у меня возникло желание увидеть тексты и документы, где можно было хоть немного приблизиться к реальности этого «прежде»… И этот вкус аутентичности. Знать то, что было на самом деле, по-настоящему, а не в воображении писателей. Как эти люди из прошлого смотрели на эту землю и как они видели мир…
Как и все дети, я очень быстро стала черпать дополнительную информацию о цвете и ткани жизни из книг. Я была влюблена в доисторический период из-за «Борьбы за огонь», в Древний Египет из-за «Романа о мумии» и сотен подобных произведений. Уже в 10-12 лет я мечтала стать археологом. Потом я решила стать историком Средних веков. Средние века представали передо мной как огромная прекрасная фреска, в обрамлении силуэтов укрепленных замков, где мы гуляли с родителями; а потом пришел черед и средневековой литературы, которая очень быстро меня покорила. Я начала читать на языке д’ойль (старофранцузский), для легкости, ведь я была француженкой по культуре (живя в 80 километрах к северу от Лиона). Я поглощала всё без разбору: героические поэмы и особенно куртуазные романы, потом пришел черед труверов. Ну, от труверов я, конечно же, перешла к трубадурам. Сначала у меня были большие трудности с языком, старым окситан. Но со временем, пока я читала, я приняла в себя этот язык, я ассимилировалась с ним. И когда я это делала, я вдруг понемногу начала понимать, что означают звуки наречия моей бабушки, брессан - наречия франко-провансальского, но не д’ойль. В лицее у меня были лучшие профессора французского, латыни и истории, которые мне помогали, поощряли, вдохновляли меня, читали мне лекции, руководили моими исследованиями. Я даже помню очень живые и страстные дискуссии… когда я открыла для себя существование катаров.
Конечно же, на полях и в предисловиях, в заметках различных изданий о трубадурах я встречала множество аллюзий об этих таинственных еретиках, катарах, и мне ужасно хотелось узнать о них еще больше. Как и все, я начала с того, что мне попадалось под руку, то есть, читала всё что угодно, книги, напичканные мифологией и вопиюще противоречащие друг другу. Летом, в августе 1959 года мои родители решились, наконец, поехать на дорогой и мифический для меня Юг на короткую экскурсию, и это для меня было чудесным открытием света и тени, моря, Каркассона, Фуа, Монсегюра, Кверибюса, Минервы. Я помню - я, правда, не уверена, что это довольно ретроспективная реконструкция - что почти сразу же я пообещала себе, что настанет день, и этот край станет моим. Я также помню, как разговаривала с папой в Монсегюре, сидя на нагретой солнцем скале. В культуре нашей семьи не было ничего религиозного. Мы были свободомыслящими, атеистами, абсолютно светскими людьми, вскормленными духом эпохи Просвещения и даже яростными антиклерикалами. Я слушала, как мой отец, как всегда возмущается нетолерантностью, крестовыми походами, Инквизицией, и моё сердце возмущалось вместе с ним… Чтобы много не говорить и не утомлять вас этими скучными деталями, скажу только, что когда я перешла в третий класс лицея - а мне тогда еще было 13 лет, - мой выбор был уже сделан. Я решила, что посвящу себя изучению этой средневековой южной цивилизации (тогда еще не говорили окситанской), с ее трубадурами и катарами, о которой книги писали так мало, и так сильно друг другу противоречили. Но я хотела знать всё! Единственный путь, который к этому вёл, проходил через Школу Хартий. Лицейские профессора предупреждали меня: это очень трудно. После бакалаврата я должна пройти двухлетний или трехлетний подготовительный курс, а потом вступительные экзамены, где, среди всего прочего, требовался головокружительный уровень знания латыни. Но я была готова на всё, даже оставить свой семейный кокон и родные места, чтобы примчаться в Париж. В июле 1965 года эти ворота открылись передо мной. После двух лет подготовительных курсов в лицее Генриха IV я поступила в Школу Хартий с довольно успешными оценками.
В 1967 году, когда я заканчивала второй год обучения, мне нужно было выбрать тему для тезисов. Я говорила о своих увлечениях с Жаком Монфрином, великим романистом, профессором романской и провансальской филологии, которого я избрала своим научным руководителем: «Я бы хотела написать что-либо на тему о трубадурах». Он покачал головой: «Критическое исследование на эту тему будет слишком сложным для дебютантки». И тогда я решилась сказать ему: «Но еще больше я бы хотела написать работу о катаризме…» Его ответ был довольно резким: «Катары? Но это же несерьезно для выпускницы нашей Школы!» Уже тогда они, мои бедные средневековые еретики, имели дурную репутацию у французских интеллектуалов… Я не знала, что бывает и хуже. Но тогда мне пришлось писать тезисы о вальденсах. Это была филологическая работа: 24 рукописи религиозных текстов на окситан, происходивших от пьемонтских вальденсов конца Средневековья. И эта работа была для меня чрезвычайно полезна - она заставила меня заняться образованием в области религиозной культуры, которой мне ужасно недоставало, но которое было абсолютно необходимо для серьезных исследований в области медиевистики, особенно ересей! И благодаря этим вальденсам - особенно их ясной и непримиримой позиции - «лучше подчиняться Богу, чем человекам» - я открыла и нашла для себя реальность христианского Писания. Потому что без этого я никогда не смогла бы впоследствии приблизиться к катаризму.
Увы, я не приблизилась к нему сразу же. Я защитила свои тезисы и в 1970 году закончила Школу с дипломом архивиста-палеографа, и мне нужно было еще какое-то время проработать в хранилище, чтобы формально завершить своё образование. Хранитель в библиотеке или архивах? Я предпочитала архивы, надеясь, что меня пошлют работать в какую-нибудь маленькую префектуру, желательно, окситанскую. Но реальность была более прозаической - я должна была классифицировать архивные фонды, чаще всего совсем недавние, только поступившие из префектурных канцелярий - фактически, готовить их к архивации. В основном, это были документы об управлении и местной аристократии, и ничего, совсем ничего не напоминало мне о моей страстной любви к Средним векам, особенно, к Средним векам литературы и ереси. Неужели я должна была во всём этом увязнуть? А ведь теперь у меня совершенно не было возможности посвятить себя работе, которая интересовала меня больше всего в жизни. Стало быть, мне пришлось закрыться в архивах. И я вынуждена признаться моим бывшим сотрудникам, собратьям, товарищам и друзьям, которых я встретила на дороге своей жизни: я была очень плохим архивистом…
…и я с огромным счастьем приняла в октябре 1981 года предложение, которое сделал мне ученый Рене Нелли: помочь ему основать в Каркассоне, при поддержке департамента Од, небольшой центр, призванный служить научным исследованиям в области ереси: Национальный Центр исследований катаризма. С этого всё и началось. Восемь лет интенсивной работы, коллектив, составленный из старых и молодых исследователей, работы, зарисовки и публикации, и перед нами возникла, наконец, сама эта ересь, в ее историческом контексте, с людьми, которые были ее носителями.
В 1998 году я должна была уйти из Центра, чтобы освободить место для местных локальных амбиций (катаризм, особенно в департаменте Од - «Стране катаров» - стал Клондайком для новых золотоискателей и жаждущих славы). Но я продолжала работать, с теми же людьми, исследователями и моими друзьями; мы встречались на коллоквиумах и в частной жизни, в Монтайю и в других местах. Мы переписывались, мы публиковались. И жили своей жизнью.
Потому, чтобы до конца ответить на ваш вопрос, могу сказать, что моя солидная научная и интеллектуальная подготовка медиевиста, можно сказать, профессионала, это лучшее средство постоянно и неусыпно контролировать жажду знаний, являющуюся двигателем всей моей жизни. И попросту говоря, следует полностью отдаться этому ремеслу, которое прежде всего является ремеслом. Потому что быть историком - это не импровизация.
Вы написали множество книг, и постоянно публикуетесь в прессе. Можете ли Вы рассказать нам о своем отношении к писательству?
Мое отношение к писательству…
Прежде всего, я действительно написала и опубликовала множество книг, и еще больше статей, но я не считаю себя писателем (или писательницей?). Публикации - это одна из граней ремесла историка, как, впрочем, и любой профессии, связанной с исследованиями. Нужно дать и другим попробовать плоды своего труда, соприкоснуться с трудами других, что-то учесть, что-то покритиковать, а более всего - поделиться. Всегда все, что я писала, укладывается в эту простую схему, даже мои «реальные романы».
Но не хочу соврать, я действительно люблю писать, это мой способ выражения. Я люблю это делать, как другие любят садовничать, или увлекаются музыкой - и мне это так нравится, что я даже не могу вам передать. Я обожаю зачернять знаками белую страницу (или белый экран). Когда я пишу, то у меня возникает впечатление, что я словно продолжаю свои размышления, выношу их вовне: и часто именно когда я пишу, то лучше всего понимаю, осознаю, тогда ко мне приходят лучшие мысли - да, это «креативная» сторона искусства истории. Но я также очень люблю красивое изложение мысли и хорошую литературу. Я много читаю.
Поскольку я пишу на исторические темы, то уделяю довольно много внимания способу выражения на письме, потому что нуждаюсь в том, чтобы выражаться ясно и четко. Пытаюсь никогда не оставлять место для двусмысленности. Найти нужное слово, единственно возможное слово, и потому выражения должны быть точными, но не безапелляционными. Хочу, чтобы всякое утверждение несло в себе оттенки и нюансы, а не выстраивало в ряд бессодержательные слова. Я считаю, что История - одна из лучших школ писательства!
Даже если мне предстоит писать очень специализированную статью, для меня делом чести является написать ее так, чтобы ее понял любой заинтересованный этой темой читатель. Я не собираюсь делать различий между «публикой» и элитным хором историков.
И хотя у меня есть природные склонности к писательству, я всё же постоянно пытаюсь «вырабатывать» собственный стиль. Слова, изливающиеся на бумагу, я подвергаю самой жесткой цензуре и критике, какой только могу. В принципе, я всегда начеку, и не позволяю себе писать «как-нибудь», но в то же время остаюсь верной этой «тихой внутренней музыке», которая медленно, но верно, ведет меня вдоль красной нити текста. Конечно, бывают дни, когда слова словно льются сами собой, и всё становится ясным и гармоничным, а бывает, когда работа делается с таким скрипом! Я пишу прямо на своем маленьком «макинтоше», тщательно отделывая каждую фразу, но достаточно быстро. Я набираю в среднем 5-7 страниц в день. На следующий день, когда я встаю, то перечитываю и правлю то, что написала вчера, а потом продолжаю.
Когда я пишу (например, книгу), то пытаюсь писать понемногу всё время, становясь даже слегка агрессивной по отношению ко всему, что меня отвлекает. Я не прерываюсь до тех пор, пока не буду обязана это сделать. Хочу сказать, что подобное состояние дел не так-то легко обходится моей семье…
Всё, что мне нужно - это оставаться долгие часы, по своему обыкновению, в одиночестве небольшого запертого кабинета (только окно открыто на луга и поля), и это словно защищает меня. Само собой, как мать семейства, я вынуждена исполнять и другие обязанности - домашнее хозяйство, поездки, поиски дочери, когда она выходит из лицея, и так далее. Но я пытаюсь урвать всё возможное время для работы. Я обожаю работать с утра пораньше - 5 часов, это для меня весьма хорошо. Наоборот, вечером, я счастлива встретиться с семьей, расслабиться. К счастью, мой спутник жизни разделяет со мной страсть к ереси и Средним векам, и я могу бесконечно говорить с ним об этом - его советы и впечатления для меня бесценны! И могу сказать, что в моём доме катаризм иногда царит безраздельно и non-stop… хотя у нас есть и другие увлекательные точки соприкосновения - события в лицее, лошади, музыка…
Я пишу только в своей башне (это фигуральное выражение, не подумайте, пожалуйста, что я живу в замке, это просто старая ферма, которую приходится каждый год «подновлять»). Но ручка и блокнот всегда со мной, и иногда я могу, находясь за рулём, остановить машину на обочине дороги и записать идею или удачную фразу, которая приходит ко мне в голову. Часто такие идеи посещают меня ночью. Тогда я просыпаюсь с готовым планом целой главы, и быстро записываю его в маленьком блокнотике, лежащем на ночном столике.
Можно сказать, что каждая моя книга - это результат отдельного исследования. И предварительная работа может длиться очень долго. Я роюсь в документах (в основном уже много лет в архивах Инквизиции), ставлю пометки, делаю записи. В том числе, читаю книги и статьи своих коллег, которые могут дать нужные мне аргументы и высветить контекст - историческое исследование это ведь коллективный труд. Я не позволяю себе писать по-настоящему, пока эта предварительная подготовка почвы не проделана, как следует, и пока я не разработала точного и подробного плана - хотя это не мешает мне переделывать, улучшать, изменять написанное, и так постепенно вырисовывается то, что я хотела сказать.
Конечно же, всякий раз, когда меня останавливают проблемы, я сразу же обращаюсь к компетентным коллегам (и друзьям), которые дают мне советы. Иногда я посылаю по Интернету какую-нибудь главу для прочтения и критики своему другу (или подруге), чтобы они высказали своё мнение в какой-либо области (исторической, археологической…). И я всегда благодарю их за присутствие и помощь, упоминая в своих книгах! Потому что их вклад очень важен. Дружба, сердечность, открытость работ других, бескорыстие - эти ценности столь редки сегодня, и потому их стоит защищать!
Возможно, главным и существенным аспектом каждого исследования является открытие местности. С моим спутником жизни, а иногда с моей лучшей подругой-археологом, глядя на подробные планы местности масштаба 1:25 000 и старинные карты, мы осматриваем поля и леса, а если нужно, то и бетонные покрытия урбанистических зон, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на места, упоминаемые в средневековых текстах. Мы сами занимаемся визуализацией истории. И даже, если от дома, где проповедовал Пейре Отье, или как-нибудь вечером останавливался Пейре Маури, ничего не осталось, разве что распаханные поля еще могут извергнуть из себя какой-нибудь средневековый черепок, этот конкретный, телесный контакт с некоей «реальностью» кажется мне основой любого хорошего исторического размышления.
Моим карманным справочником до сих пор являются два тома Суммы Жана Дювернуа: Религия катаров и История катаров, вышедших в издательстве Privat в 1977-1979 гг. Конечно же, я запоем читаю всё, посвященное этой теме, как о самом катаризме (хотя трудно написать что-либо лучше и новее, чем Жан Дювернуа), так и о контексте, который его окружает.
Мои книги, как правило, отвечают требованиям издателей, но я не исполняю их приказов. В общем, они, как правило, задают мне вопрос: «Над чем Вы работаете сейчас, какие идеи вынашиваете для новой книги о катаризме?» То есть, требования издателей и ход моих исследований приспосабливаются друг к другу. Я не способна писать книгу без глубокого желания и чувства, что она будет полезной и откроет что-то новое.
Только однажды я сама предложила книгу издателю, но это произошло в особых обстоятельствах. Этим издателем был мой старый друг, и даже более того - старый сообщник, Жан-Луи Мартейль, который тогда открыл небольшой издательский дом между Кверси и Перигё, издательство «Hydre». В то время я, после выхода в отставку из Центра Исследования Катаризма, пребывала в расстроенных чувствах, была деморализована, моё доверие к людям было подорвано, а всё, чего я достигла, было сломано растущими человеческими амбициями. Тогда-то я и предложила Жану-Луи, вне всякого меркантильного интереса, попробовать издать «реальный роман», «Нераскаявшуюся» (о Гильельме Маури из Монтайю). Это была некая помесь научного исследования архивов Инквизиции и моего желания ввести читателя во внутренний мир катаризма. Для меня же это было утешением и возможностью встретить, хотя бы в прошлом, друзей, которые остаются верными, прямыми и мужественными. Возможно, это была своего рода терапия? В любом случае, мой друг-издатель выявил добрую волю и пошел на эту авантюру.
Теперь вернёмся к «конкретному» аспекту Вашего вопроса: мои книги это исторические книги, а не бестселлеры. Они издаются максимум несколькими тысячами экземпляров. Я считаю, что во Франции насчитается разве что десяток писателей, «живущих своим пером» и, конечно же, романистов, но не историков. Мои реальные романы всегда будут искать очень доверительного читателя. А те мои книги, которые расходятся лучше, опубликованы «крупными парижскими издательствами»: Катарские женщины (Perrin, 1992, Tempus, 2005); Катары: Бедняки Христовы или апостолы Сатаны? (Gallimard, 1997). Авторские права, когда за них что-то выплачивается, являются всего лишь небольшим подспорьем для меня. В общем-то, я живу довольно бедно и уединенно. Но мне с этим хорошо.
И, наконец, хочу закончить ответом на традиционный вопрос о моих проектах. Я фактически закончила очень тяжелую для меня рукопись (в связи с отсутствием у меня религиозного базиса) о религиозных аспектах катаризма, которая выйдет в печать этой весной. Поскольку я понимаю, что мне приходится считаться с тем, что отпущенное мне время не безгранично, хотя я верю, что его осталось еще достаточно, я уже пускаюсь и на такие авантюры (замечу только, что я не перестану писать, пока у меня не откажут глаза и руки).
Я также работаю над четвертым томом своих «реальных романов» о жизни Доброго Человека Пейре Санса и его послушника Пейре Фильса, которые сумели избежать костров Бернарда Ги.
И потом я напишу большую книгу, серьезную и сложную, о конце катаризма, для которой я хочу использовать практически все существующие следы в архивах Инквизиции - от Пиренеев до Каркассе и Тулузэ.
Ну и кроме того, я уже немолода, и мне стоило бы освободить место для молодых ученых, чтобы они возобновили критические исследования средневековой ереси. Я же, пока у меня будут силы и энергия, буду находить удовольствие в писании «реальных романов», так, чтобы из них, по возможности, получилась большая литература…
Источник
http://blp.free.fr/entretiens/abrenon.html
И сегодня ничего не изменилось, я точно так же смотрю на это всё, с тем же неутолимым желанием. Очевидно поэтому, не случайно, у меня возникло желание увидеть тексты и документы, где можно было хоть немного приблизиться к реальности этого «прежде»… И этот вкус аутентичности. Знать то, что было на самом деле, по-настоящему, а не в воображении писателей. Как эти люди из прошлого смотрели на эту землю и как они видели мир…
Как и все дети, я очень быстро стала черпать дополнительную информацию о цвете и ткани жизни из книг. Я была влюблена в доисторический период из-за «Борьбы за огонь», в Древний Египет из-за «Романа о мумии» и сотен подобных произведений. Уже в 10-12 лет я мечтала стать археологом. Потом я решила стать историком Средних веков. Средние века представали передо мной как огромная прекрасная фреска, в обрамлении силуэтов укрепленных замков, где мы гуляли с родителями; а потом пришел черед и средневековой литературы, которая очень быстро меня покорила. Я начала читать на языке д’ойль (старофранцузский), для легкости, ведь я была француженкой по культуре (живя в 80 километрах к северу от Лиона). Я поглощала всё без разбору: героические поэмы и особенно куртуазные романы, потом пришел черед труверов. Ну, от труверов я, конечно же, перешла к трубадурам. Сначала у меня были большие трудности с языком, старым окситан. Но со временем, пока я читала, я приняла в себя этот язык, я ассимилировалась с ним. И когда я это делала, я вдруг понемногу начала понимать, что означают звуки наречия моей бабушки, брессан - наречия франко-провансальского, но не д’ойль. В лицее у меня были лучшие профессора французского, латыни и истории, которые мне помогали, поощряли, вдохновляли меня, читали мне лекции, руководили моими исследованиями. Я даже помню очень живые и страстные дискуссии… когда я открыла для себя существование катаров.
Конечно же, на полях и в предисловиях, в заметках различных изданий о трубадурах я встречала множество аллюзий об этих таинственных еретиках, катарах, и мне ужасно хотелось узнать о них еще больше. Как и все, я начала с того, что мне попадалось под руку, то есть, читала всё что угодно, книги, напичканные мифологией и вопиюще противоречащие друг другу. Летом, в августе 1959 года мои родители решились, наконец, поехать на дорогой и мифический для меня Юг на короткую экскурсию, и это для меня было чудесным открытием света и тени, моря, Каркассона, Фуа, Монсегюра, Кверибюса, Минервы. Я помню - я, правда, не уверена, что это довольно ретроспективная реконструкция - что почти сразу же я пообещала себе, что настанет день, и этот край станет моим. Я также помню, как разговаривала с папой в Монсегюре, сидя на нагретой солнцем скале. В культуре нашей семьи не было ничего религиозного. Мы были свободомыслящими, атеистами, абсолютно светскими людьми, вскормленными духом эпохи Просвещения и даже яростными антиклерикалами. Я слушала, как мой отец, как всегда возмущается нетолерантностью, крестовыми походами, Инквизицией, и моё сердце возмущалось вместе с ним… Чтобы много не говорить и не утомлять вас этими скучными деталями, скажу только, что когда я перешла в третий класс лицея - а мне тогда еще было 13 лет, - мой выбор был уже сделан. Я решила, что посвящу себя изучению этой средневековой южной цивилизации (тогда еще не говорили окситанской), с ее трубадурами и катарами, о которой книги писали так мало, и так сильно друг другу противоречили. Но я хотела знать всё! Единственный путь, который к этому вёл, проходил через Школу Хартий. Лицейские профессора предупреждали меня: это очень трудно. После бакалаврата я должна пройти двухлетний или трехлетний подготовительный курс, а потом вступительные экзамены, где, среди всего прочего, требовался головокружительный уровень знания латыни. Но я была готова на всё, даже оставить свой семейный кокон и родные места, чтобы примчаться в Париж. В июле 1965 года эти ворота открылись передо мной. После двух лет подготовительных курсов в лицее Генриха IV я поступила в Школу Хартий с довольно успешными оценками.
В 1967 году, когда я заканчивала второй год обучения, мне нужно было выбрать тему для тезисов. Я говорила о своих увлечениях с Жаком Монфрином, великим романистом, профессором романской и провансальской филологии, которого я избрала своим научным руководителем: «Я бы хотела написать что-либо на тему о трубадурах». Он покачал головой: «Критическое исследование на эту тему будет слишком сложным для дебютантки». И тогда я решилась сказать ему: «Но еще больше я бы хотела написать работу о катаризме…» Его ответ был довольно резким: «Катары? Но это же несерьезно для выпускницы нашей Школы!» Уже тогда они, мои бедные средневековые еретики, имели дурную репутацию у французских интеллектуалов… Я не знала, что бывает и хуже. Но тогда мне пришлось писать тезисы о вальденсах. Это была филологическая работа: 24 рукописи религиозных текстов на окситан, происходивших от пьемонтских вальденсов конца Средневековья. И эта работа была для меня чрезвычайно полезна - она заставила меня заняться образованием в области религиозной культуры, которой мне ужасно недоставало, но которое было абсолютно необходимо для серьезных исследований в области медиевистики, особенно ересей! И благодаря этим вальденсам - особенно их ясной и непримиримой позиции - «лучше подчиняться Богу, чем человекам» - я открыла и нашла для себя реальность христианского Писания. Потому что без этого я никогда не смогла бы впоследствии приблизиться к катаризму.
Увы, я не приблизилась к нему сразу же. Я защитила свои тезисы и в 1970 году закончила Школу с дипломом архивиста-палеографа, и мне нужно было еще какое-то время проработать в хранилище, чтобы формально завершить своё образование. Хранитель в библиотеке или архивах? Я предпочитала архивы, надеясь, что меня пошлют работать в какую-нибудь маленькую префектуру, желательно, окситанскую. Но реальность была более прозаической - я должна была классифицировать архивные фонды, чаще всего совсем недавние, только поступившие из префектурных канцелярий - фактически, готовить их к архивации. В основном, это были документы об управлении и местной аристократии, и ничего, совсем ничего не напоминало мне о моей страстной любви к Средним векам, особенно, к Средним векам литературы и ереси. Неужели я должна была во всём этом увязнуть? А ведь теперь у меня совершенно не было возможности посвятить себя работе, которая интересовала меня больше всего в жизни. Стало быть, мне пришлось закрыться в архивах. И я вынуждена признаться моим бывшим сотрудникам, собратьям, товарищам и друзьям, которых я встретила на дороге своей жизни: я была очень плохим архивистом…
…и я с огромным счастьем приняла в октябре 1981 года предложение, которое сделал мне ученый Рене Нелли: помочь ему основать в Каркассоне, при поддержке департамента Од, небольшой центр, призванный служить научным исследованиям в области ереси: Национальный Центр исследований катаризма. С этого всё и началось. Восемь лет интенсивной работы, коллектив, составленный из старых и молодых исследователей, работы, зарисовки и публикации, и перед нами возникла, наконец, сама эта ересь, в ее историческом контексте, с людьми, которые были ее носителями.
В 1998 году я должна была уйти из Центра, чтобы освободить место для местных локальных амбиций (катаризм, особенно в департаменте Од - «Стране катаров» - стал Клондайком для новых золотоискателей и жаждущих славы). Но я продолжала работать, с теми же людьми, исследователями и моими друзьями; мы встречались на коллоквиумах и в частной жизни, в Монтайю и в других местах. Мы переписывались, мы публиковались. И жили своей жизнью.
Потому, чтобы до конца ответить на ваш вопрос, могу сказать, что моя солидная научная и интеллектуальная подготовка медиевиста, можно сказать, профессионала, это лучшее средство постоянно и неусыпно контролировать жажду знаний, являющуюся двигателем всей моей жизни. И попросту говоря, следует полностью отдаться этому ремеслу, которое прежде всего является ремеслом. Потому что быть историком - это не импровизация.
Вы написали множество книг, и постоянно публикуетесь в прессе. Можете ли Вы рассказать нам о своем отношении к писательству?
Мое отношение к писательству…
Прежде всего, я действительно написала и опубликовала множество книг, и еще больше статей, но я не считаю себя писателем (или писательницей?). Публикации - это одна из граней ремесла историка, как, впрочем, и любой профессии, связанной с исследованиями. Нужно дать и другим попробовать плоды своего труда, соприкоснуться с трудами других, что-то учесть, что-то покритиковать, а более всего - поделиться. Всегда все, что я писала, укладывается в эту простую схему, даже мои «реальные романы».
Но не хочу соврать, я действительно люблю писать, это мой способ выражения. Я люблю это делать, как другие любят садовничать, или увлекаются музыкой - и мне это так нравится, что я даже не могу вам передать. Я обожаю зачернять знаками белую страницу (или белый экран). Когда я пишу, то у меня возникает впечатление, что я словно продолжаю свои размышления, выношу их вовне: и часто именно когда я пишу, то лучше всего понимаю, осознаю, тогда ко мне приходят лучшие мысли - да, это «креативная» сторона искусства истории. Но я также очень люблю красивое изложение мысли и хорошую литературу. Я много читаю.
Поскольку я пишу на исторические темы, то уделяю довольно много внимания способу выражения на письме, потому что нуждаюсь в том, чтобы выражаться ясно и четко. Пытаюсь никогда не оставлять место для двусмысленности. Найти нужное слово, единственно возможное слово, и потому выражения должны быть точными, но не безапелляционными. Хочу, чтобы всякое утверждение несло в себе оттенки и нюансы, а не выстраивало в ряд бессодержательные слова. Я считаю, что История - одна из лучших школ писательства!
Даже если мне предстоит писать очень специализированную статью, для меня делом чести является написать ее так, чтобы ее понял любой заинтересованный этой темой читатель. Я не собираюсь делать различий между «публикой» и элитным хором историков.
И хотя у меня есть природные склонности к писательству, я всё же постоянно пытаюсь «вырабатывать» собственный стиль. Слова, изливающиеся на бумагу, я подвергаю самой жесткой цензуре и критике, какой только могу. В принципе, я всегда начеку, и не позволяю себе писать «как-нибудь», но в то же время остаюсь верной этой «тихой внутренней музыке», которая медленно, но верно, ведет меня вдоль красной нити текста. Конечно, бывают дни, когда слова словно льются сами собой, и всё становится ясным и гармоничным, а бывает, когда работа делается с таким скрипом! Я пишу прямо на своем маленьком «макинтоше», тщательно отделывая каждую фразу, но достаточно быстро. Я набираю в среднем 5-7 страниц в день. На следующий день, когда я встаю, то перечитываю и правлю то, что написала вчера, а потом продолжаю.
Когда я пишу (например, книгу), то пытаюсь писать понемногу всё время, становясь даже слегка агрессивной по отношению ко всему, что меня отвлекает. Я не прерываюсь до тех пор, пока не буду обязана это сделать. Хочу сказать, что подобное состояние дел не так-то легко обходится моей семье…
Всё, что мне нужно - это оставаться долгие часы, по своему обыкновению, в одиночестве небольшого запертого кабинета (только окно открыто на луга и поля), и это словно защищает меня. Само собой, как мать семейства, я вынуждена исполнять и другие обязанности - домашнее хозяйство, поездки, поиски дочери, когда она выходит из лицея, и так далее. Но я пытаюсь урвать всё возможное время для работы. Я обожаю работать с утра пораньше - 5 часов, это для меня весьма хорошо. Наоборот, вечером, я счастлива встретиться с семьей, расслабиться. К счастью, мой спутник жизни разделяет со мной страсть к ереси и Средним векам, и я могу бесконечно говорить с ним об этом - его советы и впечатления для меня бесценны! И могу сказать, что в моём доме катаризм иногда царит безраздельно и non-stop… хотя у нас есть и другие увлекательные точки соприкосновения - события в лицее, лошади, музыка…
Я пишу только в своей башне (это фигуральное выражение, не подумайте, пожалуйста, что я живу в замке, это просто старая ферма, которую приходится каждый год «подновлять»). Но ручка и блокнот всегда со мной, и иногда я могу, находясь за рулём, остановить машину на обочине дороги и записать идею или удачную фразу, которая приходит ко мне в голову. Часто такие идеи посещают меня ночью. Тогда я просыпаюсь с готовым планом целой главы, и быстро записываю его в маленьком блокнотике, лежащем на ночном столике.
Можно сказать, что каждая моя книга - это результат отдельного исследования. И предварительная работа может длиться очень долго. Я роюсь в документах (в основном уже много лет в архивах Инквизиции), ставлю пометки, делаю записи. В том числе, читаю книги и статьи своих коллег, которые могут дать нужные мне аргументы и высветить контекст - историческое исследование это ведь коллективный труд. Я не позволяю себе писать по-настоящему, пока эта предварительная подготовка почвы не проделана, как следует, и пока я не разработала точного и подробного плана - хотя это не мешает мне переделывать, улучшать, изменять написанное, и так постепенно вырисовывается то, что я хотела сказать.
Конечно же, всякий раз, когда меня останавливают проблемы, я сразу же обращаюсь к компетентным коллегам (и друзьям), которые дают мне советы. Иногда я посылаю по Интернету какую-нибудь главу для прочтения и критики своему другу (или подруге), чтобы они высказали своё мнение в какой-либо области (исторической, археологической…). И я всегда благодарю их за присутствие и помощь, упоминая в своих книгах! Потому что их вклад очень важен. Дружба, сердечность, открытость работ других, бескорыстие - эти ценности столь редки сегодня, и потому их стоит защищать!
Возможно, главным и существенным аспектом каждого исследования является открытие местности. С моим спутником жизни, а иногда с моей лучшей подругой-археологом, глядя на подробные планы местности масштаба 1:25 000 и старинные карты, мы осматриваем поля и леса, а если нужно, то и бетонные покрытия урбанистических зон, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на места, упоминаемые в средневековых текстах. Мы сами занимаемся визуализацией истории. И даже, если от дома, где проповедовал Пейре Отье, или как-нибудь вечером останавливался Пейре Маури, ничего не осталось, разве что распаханные поля еще могут извергнуть из себя какой-нибудь средневековый черепок, этот конкретный, телесный контакт с некоей «реальностью» кажется мне основой любого хорошего исторического размышления.
Моим карманным справочником до сих пор являются два тома Суммы Жана Дювернуа: Религия катаров и История катаров, вышедших в издательстве Privat в 1977-1979 гг. Конечно же, я запоем читаю всё, посвященное этой теме, как о самом катаризме (хотя трудно написать что-либо лучше и новее, чем Жан Дювернуа), так и о контексте, который его окружает.
Мои книги, как правило, отвечают требованиям издателей, но я не исполняю их приказов. В общем, они, как правило, задают мне вопрос: «Над чем Вы работаете сейчас, какие идеи вынашиваете для новой книги о катаризме?» То есть, требования издателей и ход моих исследований приспосабливаются друг к другу. Я не способна писать книгу без глубокого желания и чувства, что она будет полезной и откроет что-то новое.
Только однажды я сама предложила книгу издателю, но это произошло в особых обстоятельствах. Этим издателем был мой старый друг, и даже более того - старый сообщник, Жан-Луи Мартейль, который тогда открыл небольшой издательский дом между Кверси и Перигё, издательство «Hydre». В то время я, после выхода в отставку из Центра Исследования Катаризма, пребывала в расстроенных чувствах, была деморализована, моё доверие к людям было подорвано, а всё, чего я достигла, было сломано растущими человеческими амбициями. Тогда-то я и предложила Жану-Луи, вне всякого меркантильного интереса, попробовать издать «реальный роман», «Нераскаявшуюся» (о Гильельме Маури из Монтайю). Это была некая помесь научного исследования архивов Инквизиции и моего желания ввести читателя во внутренний мир катаризма. Для меня же это было утешением и возможностью встретить, хотя бы в прошлом, друзей, которые остаются верными, прямыми и мужественными. Возможно, это была своего рода терапия? В любом случае, мой друг-издатель выявил добрую волю и пошел на эту авантюру.
Теперь вернёмся к «конкретному» аспекту Вашего вопроса: мои книги это исторические книги, а не бестселлеры. Они издаются максимум несколькими тысячами экземпляров. Я считаю, что во Франции насчитается разве что десяток писателей, «живущих своим пером» и, конечно же, романистов, но не историков. Мои реальные романы всегда будут искать очень доверительного читателя. А те мои книги, которые расходятся лучше, опубликованы «крупными парижскими издательствами»: Катарские женщины (Perrin, 1992, Tempus, 2005); Катары: Бедняки Христовы или апостолы Сатаны? (Gallimard, 1997). Авторские права, когда за них что-то выплачивается, являются всего лишь небольшим подспорьем для меня. В общем-то, я живу довольно бедно и уединенно. Но мне с этим хорошо.
И, наконец, хочу закончить ответом на традиционный вопрос о моих проектах. Я фактически закончила очень тяжелую для меня рукопись (в связи с отсутствием у меня религиозного базиса) о религиозных аспектах катаризма, которая выйдет в печать этой весной. Поскольку я понимаю, что мне приходится считаться с тем, что отпущенное мне время не безгранично, хотя я верю, что его осталось еще достаточно, я уже пускаюсь и на такие авантюры (замечу только, что я не перестану писать, пока у меня не откажут глаза и руки).
Я также работаю над четвертым томом своих «реальных романов» о жизни Доброго Человека Пейре Санса и его послушника Пейре Фильса, которые сумели избежать костров Бернарда Ги.
И потом я напишу большую книгу, серьезную и сложную, о конце катаризма, для которой я хочу использовать практически все существующие следы в архивах Инквизиции - от Пиренеев до Каркассе и Тулузэ.
Ну и кроме того, я уже немолода, и мне стоило бы освободить место для молодых ученых, чтобы они возобновили критические исследования средневековой ереси. Я же, пока у меня будут силы и энергия, буду находить удовольствие в писании «реальных романов», так, чтобы из них, по возможности, получилась большая литература…
Источник
http://blp.free.fr/entretiens/abrenon.html
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
![[community profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/community.png){kind=small}
no subject
Date: 2008-05-23 06:53 am (UTC)no subject
Date: 2008-05-23 09:14 am (UTC)С уважением
no subject
Date: 2008-05-23 09:31 am (UTC)no subject
Date: 2008-05-23 11:43 am (UTC)Ніби її "Урізька готика" виходить. А "Нерозкаяну" взялися друкувати "Дуліби".
З повагою
no subject
Date: 2008-05-23 12:24 pm (UTC)