![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
credentesМишель Рокбер
Песнь об альбигойском крестовом походе
E venc tot dreit la peira lai on era mestiers
E ferric si lo comte sobre l’elm qu’es d’acers,
Que’ls olhs e las cervelas e’ls caichals estremiers,
E’l front et las maichelas li partic a cartiers.
E’l coms cazec en terra mortz e sagnens e niers…
(И камень, описав дугу, над лугом пролетел,
Туда попав и угодив, куда Сам Бог велел,
Кремень, ударив прямо в шлем, Симона с ног свалил,
На части челюсти разнес и череп раскроил,
Тот камень стукнул графа так, что граф весь почернел,
И тотчас рыцарю сему досталась смерть в удел […]
Посланец радостную весть тулузцам передал,
Поведал, что в единый миг Симона Бог призвал,
И все решили, что Господь им милость даровал,
И солнце доблести взошло, коли погиб бахвал.
Объяла радость все сердца. Во храмы люд валил
И всяк во здравие свечу зажег и засветил,
Весь город крики испускал и в барабаны бил,
И звон больших колоколов над божьим миром плыл.
Вот так жестокий граф Монфор, что кровожаден был,
Как нехристь камнем был убит и дух свой испустил.
В Тулузе радость началась, весь город ликовал,
И вторил флейтам и рожкам и бубен и кимвал)
Это, наверное, один из самых известных отрывков Canso de la crozada, Песни об альбигойском крестовом походе, французский перевод которой лишь в малой степени передает ее скачущий ритм и пламенные цвета. Так в ней описана смерть Симона де Монфора 25 июня 1218 года перед укреплениями Тулузы, восставшей против пришедших с Севера крестоносных рыцарей, тщетно осаждавших ее десять месяцев. Нам неизвестен свидетель, который это видел.
Никто также не знает имени поэта, который возвел из 7000 стихов один из самых больших, самых красивых и уж точно самых драгоценных памятников всей окситанской литературы: «шансон де жест», огромную эпическую поэму, написанную выдающимся талантом и передающую нам все звуки и ужасы войны. Но эта поэма, кроме того, является уникальным свидетельством человека, непосредственно участвующего в событиях, о которых он рассказывает, и социальное положение которого дало ему привилегированную возможность наблюдателя: это чрезвычайно редкий случай, когда «шансон де жест» имеет ценность исторической хроники.
Два автора одной поэмы
На самом деле, два поэта, а не один, писали Canso. И это поставило много проблем перед историками, которые открыли Песнь и изучали ее.
Все началось в 1837 году. Профессор Сорбонны Клод Форьель опубликовал рукопись, носящую инвентарный номер 25 425 Парижской Национальной Библиотеки: 125 листов веллюма. recto verso (спереди и сзади) исписанных красивым готическим почерком, с раскрашенными, то красным, то синим, и орнаментированными заглавными буквами. Но тринадцать рисунков пером, которые содержались в рукописи, были бесцветными, неизвестно почему.
Ученые датировали этот текст приблизительно 1275 годом. Мы находим его следы в 1337 году среди имущества Керсинуа. Мы также знаем, что вначале рукопись принадлежала Мазарини, а потом ее купил советник Людовика XV, великий коллекционер Пьер-Поль Бомбард де Болё. Затем мы обнаруживаем ее в библиотеке герцога де Лавальер. После смерти последнего в 1780 году она была приобретена для королевской библиотеки, откуда, естественно, перешла в Национальную библиотеку. Короче говоря, этот предмет коллекции, кажется, не вызывал особого интереса своим содержанием. Ведь речь шла об очень длинной поэме: почти 10 000 александрийских стихов. К тому же, она была написана на окситан.
А вот когда она была опубликована, то сразу же вызвала огромный интерес: ведь она рассказывала, иногда с рельефными подробностями, об альбигойском крестовом походе, о котором тогда было известно только по двум латинским хроникам XIII века и посредственному тексту в прозе, написанному на тулузском диалекте в XV веке. Ученые с изумлением поняли, что этот плохой текст в прозе является ни чем иным, как неудачным кратким пересказом этой великой поэмы, которая была опубликована, и что сама эта поэма описывала факты, современниками которых являлись ее авторы. Внезапно исторические источники об альбигойском крестовом походе обогатились самым драгоценным документом, который по-новому осветил события, столь изменившие Окситанию в XIII веке.
Пере II Арагонский осаждает Мюрет. Эта битва выявила военный гений Симона де Монфора, который одержал победу с меньшим количеством войск
Два взгляда на правду
Очень быстро поняли, что 9560 стихов Canso не были написаны одним автором. Прежде всего, по причине формы. Менее 3 000 стихов, составляющих первые 130 куплетов или лесс, представляют собой стиль и поэтическую технику совсем иного рода, чем оставшиеся 6800 стихов, разделенных на лессы намного более длинные. Эти две части также являются разными по языку: первая часть написана на языке ок, который очень офранцужен, а вторая – на намного более чистом окситан. Но существуют и более глубокие различия: автор второй части является намного более талантливым поэтом, чем автор первой; его стиль более смелый и образный; его описания более богаты, красочны и живы; и к тому же, он открыто принимает сторону противников крестового похода, в то время как его предшественник занимает более острожную и умеренную позицию. Автор первой части известен по той причине, что он сам себя представляет в начале поэмы. Его звать Гийом и он вырос в Туделе, в Наварре. Поскольку он именует себя Мэтром, то это означает, что он клирик, имеющий высшее образование, в частности, в области литературы. В своем труде он цитирует Рауля де Камбрэ, «Песнь о Роланде», «Роман о Трое» и признается, что для Canso ему послужил примером другой шансон де жест, написанный на провансальском языке, а именно «Песнь об Антиохии».
В 1200 году он присутствовал на свадьбе графа Тулузского Раймонда VI и принцессы Элеоноры Арагонской. В то же самое время он поселяется в Монтобане, но не говорит, почему. В 1209 году разразился крестовый поход. Однажды, без сомнения, в 1211 году, Гийом оказывается в Бруникеле, в Авейроне, при дворе Бодуэна Тулузского.
Гийом Тудельский – первый автор начала Canso, написавший 130 лесс, то есть 2772 стиха. Остальное написано анонимным автором, создавшим 6800 стихов.
Рассказ о событиях: день за днем
Бодуэн был младшим братом Раймонда VI. Оба они не любили друг друга. Бодуэн всегда считал себя обиженным небольшим наследством, доставшимся ему после смерти их отца. Когда брат отдал ему Бруникель, это не удовлетворило его аппетита. Когда началась война, он попытался воспользоваться ситуацией: летом 1211 года он заключил союз с Симоном де Монфором и поставил свои силы на службу крестовому походу. Награда не заставила себя ждать: в мае 1212 года Симон отдал ему Сен-Антонен, который он завоевал в тяжелых боях. Тогда Гийом Тудельский поселился в этом руэргском городе, где, благодаря Бодуэну, он получил титул каноника. Именно тогда ему в голову пришла идея создать эпическую поэму, где он, возвращаясь к началу крестового похода, рассказывает о том, что произошло после убийства папского легата Петра де Кастельно в 1208 году. Через сотню лесс его рассказ переходит к описанию событий, которые он видел собственными глазами, и он начинает освещать происходящее день за днем.
Но затем поэма внезапно прерывается на июле 1213 года безо всякой видимой причины, на моменте, когда он говорит о военных приготовлениях короля Пере Арагонского, который спешит на помощь своему шурину Раймонду VI и другим окситанским князьям, разоренным крестовым походом. Возможно, Гийом Тудельский последовал за Бодуэном в карательную экспедицию, которую последний устроил в Керси, и пал жертвой в феврале 1214 года в ходе контр-операции Раймонда VI, который взял в плен своего брата и повесил его за предательство.
Во всяком случае, смерть поэта – это единственное объяснение того, почему он так внезапно перестал писать.
Легко представить, что, начиная описывать крестовый поход, он оказался в очень неудобной для себя ситуации. Будучи человеком Церкви, он был благосклонен к предприятию, в котором видел очищение края от катарской ереси. Последняя казалась ему ужасным безумием, а ее сторонники выглядели, с его точки зрения, как «неверующий род», абсолютные лицемеры. Но, тем не менее, он не мог осуждать всех лангедокцев, хотя прекрасно знал, что большинство их сопротивляется крестовому походу. Кроме того, будучи жителем Окситании, он не мог не оплакивать несчастья, которые обрушились на его край. В целом, если ему приходилось одобрять крестоносцев, их лидера Симона де Монфора и, естественно, своего покровителя Бодуэна, то он делал это без особого энтузиазма. Ему даже приходилось иногда осуждать слишком уж явные злодейства, совершенные крестоносцами: так, убийство дамы Жироды, кастеллянки Лавора, которую бросили живьем в колодец и забросали камнями, выглядит, с его точки зрения, как «несчастье и преступление». Самой лучшей позицией, которую, как он считал, следовало бы избрать во время несчастий войны, так это склонить голову и дать крестоносцам пройти… «Безумны те, которые пытаются сопротивляться…»
Продолжатель: анонимный гений…
Когда и почему другой поэт решил принять эстафету Гийома Тудельского? И прежде всего, как получилось, что этот продолжатель не просто придал рассказу несравнимо больше силы высоким уровнем своего стиля, но и представил читателю совершенно иной взгляд на события? Не является ли парадоксальным то, что здесь мы видим, как автор с более умеренным даром, Гийом Тудельский, называет себя, тогда как мы не можем назвать имени того, кто, продолжая его дело, поднимает произведение на уровень несомненного шедевра?
Здесь наступает таинственное молчание, раздражающее историков, которые со времени публикации Canso пытаются идентифицировать анонимного гения. Выдвигались различные гипотезы. Прежде всего, думали об известных тулузских трубадурах: Пейре Карденале или Гийоме Анелье, Песнь о войне в Наварре которого по форме странным образом напоминает Песнь об альбигойском крестовом походе. Думали также о юристе, который был консулом Тулузы, Бернаре д’Ульмо, которого Canso выводит на сцену под именем «Мэтр Бернар». Другие предлагали рассмотреть версию о том, что в поэме зашифровано имя поэтессы из Керси Дормонды. Самой последней и интересной гипотезой является предположение о том, что автором был выдающийся трубадур Гюи де Кавайон. О нем мы, кроме того, знаем, что в 1216 году он был среди провансальских сеньоров, которые, поднявшись против крестового похода, присоединились к Раймонду Младшему – сыну Раймонда VI – и кроме того, он стал его советником. И на самом деле, мы видим множество приводимых автором подробностей, происходящих в окружении будущего Раймонда VII, которого он сопровождает в Рим на Латеранский Собор, состоявшийся в 1215 году. Он также находится подле него и в следующем году, во время освобождения Бокера, потом в 1217 и 1218 во время знаменитой осады Тулузы – когда Симон де Монфор нашел свою смерть. Он был в Тулузе еще и в июне 1219 года, когда графский город готовился к защите против армии принца Людовика Французского.
На этих военных приготовлениях прерывается вторая часть поэмы – таким же необъяснимым образом, как и первая.
Песнь патриота
Как бы там ни было, автор второй части Canso оставил нам литературный памятник, имеющий огромное значение, а его несомненный эпический запал свидетельствует о личном вовлечении автора в дела тех, сторонником которых он себя провозглашает. Конечно, он благосклонен к катарам не более, чем Гийом Тудельский; он даже выглядит добрым и верным католиком, и постоянно благочестиво взывает то к Иисусу Христу, то к Святой Троице, то к Деве Марии. Но он видел самые черные часы в истории средневекового Лангедока: завоевание его края militia Christi, рыцарством Христовым, пришедшим из королевства Франция, но также из Фландрии, Рейнских земель, Баварии и даже Австрии. Перед лицом «иностранного» вторжения этот поэт реагирует как патриот. Это слово не является анахронизмом, потому что именно тогда, а не в какой-либо иной момент истории, родилась окситанская нация. Феодальный Лангедок представлял собой мозаику княжеств, иногда союзных, иногда соперничающих. Но агрессия, воспринятая как вопиющая несправедливость, и, особенно, сопровождаемая безмерными жестокостями, объединила население не только вокруг его законных сеньоров, которые руководили армией сопротивления, но также вокруг того, что следует назвать ценностями цивилизации.
Конечно, Бодуэн был не единственным предателем, воспользовавшимся вторжением: крестовый поход предоставлял удобную возможность свести кое-какие счеты. Но хронисты сообщают о готовности к сопротивлению стольких осажденных городов и замков, что это достаточно говорит о том, что местное население, принадлежащее к разным классам и религиям, в огромном большинстве своем было согласно дать отпор крестовому походу. И поэт, написавший Canso, ясно выразил то, что представляло собой главную причину этого желания сопротивления: чувство принадлежности к общности, основанной на определенных ценностях, связанных как с политическими структурами и свободами, которые иногда дорого доставались, так и с идеалами, определявшими этические горизонты всего общества, идеалами, по отношению к которым определялись человеческие связи, социальное поведение, публичная мораль, короче говоря, всё искусство жизни. Именно это было общественным благом, которое следовало защищать.
«Paratge» - главное слово куртуазной цивилизации
Это общественное благо можно определить одним словом. К сожалению, его так же трудно перевести, как немецкое Sehnsucht или английское Spleen. Это – paratge. Оно пятьдесят раз употребляется в Canso, и каждый раз в контексте, показывающем, что это главное слово для коллективного идеала, и анонимный поэт делает из этого слова аллегорию всей системы добродетелей и ценностей, которые на нем зиждятся. Они составляют базу того, что традиционно называют куртуазной цивилизацией, то есть окситанской культуры XII-XIII веков. Порожденные этой культурой трубадуры сумели достичь одной из самых значительных литературных вершин всех времен.
Достаточно взглянуть, с какими же словами ассоциируется paratge в Canso: merces, сердечность; pretz, «цена», то есть личная мера рыцарского духа; dreits, право; dreitura, справедливость; leialtatz, верность. Противостоят им orgolh, гордыня, неумеренность; engars, дурная вера; failhimens, фальш; desmesura, алчность и так далее. С одной стороны, аллегории Добра, с другой - аллегории зла. Таким образом, Canso естественным образом представляет историю крестового похода как битву ценностей и контрценностей.
В начале рассказа о битве при Мюрет, которая в сентябре 1212 года привела к смерти короля Арагона и поражению окситанской коалиции, поэт обращается к аудитории: «Знайте же, что воистину вся человечность была унижена, paratge умерло в изгнании, а весь христианский мир был унижен и покрыт позором Послушайте же, господа, как все это случилось…»
Мы видим, как шесть лет спустя на смерть Симона де Монфора, победителя при Мюрет, звучит стих, преисполненный надежды на воскрешение: «Рaratge расцвело и навсегда достигло триумфа».
Идея о том, что Альбигойский крестовый поход, который все-таки победил через одиннадцать лет после смерти Монфора, положил конец рыцарской цивилизации, была очень популярна на протяжении всего XIX века и поднималась историками и литераторами, искавшими основания для определения собственной окситанской идентичности. Чрезмерный лиризм, с которым иногда выступали представители этого течения, может навести на мысль, что речь идет о современной конструкции, чисто идеологической, без реальных корней. Одним словом, о простом мифе.
Но это не так. Достаточно прочесть Canso, чтобы увериться, что окситанцы, боровшиеся против крестового похода, имели самое настоящее национальное самосознание. Когда поэт естественным образом приукрашает действительность, рисуя картину окситанской цивилизации, более блестящей, более счастливой и более сплоченной, чем она была на самом деле, то это – в порядке вещей. Можно даже сказать, что в этом и состоит функция поэта. Ему остается быть рупором патриотического взлета, если время от него этого требует.
И то, что те, кто боролся против крестового похода, не называли сами себя окситанцами, как это делают сегодня, ничего не меняет.
Люди нашего языка
Когда 1 сентября 1220 года граф Раймонд VI признал за консулами Тулузы право репрессировать лиц, принявших сторону крестоносцев, он прекрасно знал, как называть коллаборционистов, против которых были учреждены санкции; он не говорил ни о лангедокцах, ни об окситанцах, потому что этих слов еще не существовало; он просто говорил о «людях нашего языка». Симона Вэйль прекрасно отразила это в своей знаменитой статье, которую она напечатала в 1943 году в Cahiers du Sud под псевдонимом Эмиль Нови. Они даже имели слово, чтобы определить свою партию: они называли ее «языком».
![[community profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/community.png){kind=small}