credentes | Жан Дювернуа. Религия катаров. Заключение (Reply)

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким образом, катаризм предстает перед нами как феномен с некоторым иудео-христианским колоритом, по сути своей оригенистический, использовавший, кроме того, полный канон Библии, и явственно организованный в василианскую форму монашества. По этому поводу возникает неизбежная ассоциация с «оригенистическими монахами», осужденными на переломе IV и V веков, а позже, официально, Юстинианом в 533 году.

Оригенизм катаризма впервые был обнаружен Марселем Дандо, на основании списка заблуждений А, В, С, называемого списком Перегринуса Присциана[1]. Глубокое изучение разнообразных тематик катарской экзегетики дает основание считать его анализ обоснованным.

Отсюда можно сделать вывод, что какое бы то ни было сближение катаризма – даже если оно кажется нам удачным или адекватным – с маркионизмом или гностиками[2], должно быть отвергнуто. Теология катаров, в преобладающем большинстве пунктов, совпадает с идеями определенной части Отцов Церкви – Отцов александрийских, кападоккийских или Амвросия. Являясь более здравомыслящей, она, в любом случае, не оставляет места каскадам гностических ипостасей, сизигий и необычным персонофикациям. Эта черта позволяет также отбросить гипотезу о присцилианах[3], как возможных предках катаров, если предположить, что последние исповедовали заблуждения, которые post factum приписывала им сторона, желающая смыть с рук кровь Присциллиана.

Само собой разумеется, что ни Ориген, ни его ученики не исповедовали дуализм, или, более точно выражаясь – ведь это слово часто употребляют в очень общем смесле – не считали, что создатель материального мира как-то отличался от Бога, и этот Бог был тождественным Богу Ветхого Завета. Конечно, это не значит, что разные интерпретации De opificio mundi, представленные от Филона до Григория Нисского, не несли на себе значительного отпечатка аллегоризма, который в той или иной степени отходит от буквальной иудео-христианской трактовки. Никто из этих докторов не считал, что плащи кожаные для душ созданы кем-то иным, кроме единого Бога.

Означает ли это, что кроме несомненного оригенизма на катаризм оказало влияние нечто иное – гностицизм, маркионизм или манихейство? Существует два типа проблем, которые не позволяют нам придти к таким выводам.

Первый из них это вопрос датировки. Представляется невозможным, чтобы еретики II века, преследуемые поочередно язычниками и христианами, влились в великую Церковь, приняв как ее догматы во всех подробностях, так и экклезиальную форму, при этом оставив нетронутым один-единственный пункт своей доктрины. Такую эволюцию, трудно допустимую уже для гностиков и маркионитов, следует безоговорочно отбросить в случае манихейцев, которые с конца III века обладали полностью оформленной религиозной структурой, имеющей мало общего с христианством.

Еще труднее принять тезис о том, что оригенистические монахи, свято чтущие в глубине своих монастырей традиции с IV века, заразились манихейскими идеями, но при этом не обратились в эту религию полностью[4].

Вторая проблема, не менее важная, состоит в следующем. Если катаро-богомилизм является по сути единой религией – ведь ее ритуал идентичен от Малой Азии середины IX века до Лангедока начала XIII века и Боснии XIV столетия – то дуализм появляется только в двух или трех его направлениях. Дуализм у катаров подобен чистому догматическому листу, на котором каждый экзегет – например, Джованни де Луджио – может написать, что ему вздумается или же не слишком жесткому постулату, когда за недостатком ссылок на Новый Завет, можно апеллировать к апокрифам, принятым далеко не всеми. Не получится сделать из онтологического дуализма доминирующую черту катаризма, если, к примеру, миланская школа принимает гипотезу о создании мира злым Божьим сыном – тезис, который не так уж далек от взглядов псевдо-клементинского автора, а еще ранее – Филона.

Существует большая вероятность того, что интеллектуальная эволюция этой среды одновременно архаической, диссидентской и замкнутой на себе, между серединой VI века и повторным появлением среди славян в начале Х века, останется для нас навсегда неизвестной.

Вся эта неопределенность в догматических дефинициях, все эти частые и непосредственные отсылки то к апокрифам, то к Новому Завету, подталкивают нас к гипотезе о том, что дуализм и у богомилов, и у катаров является результатом спонтанного рационального развития мысли. Это не так уж удивительно, поскольку все спиритуалистические религии (в том числе и само официальное христианство) всегда и неукоснительно постулировали дуализм, а разница между ними состояла лишь в его степени.

Следует также принять во внимание и причины эмоционального характера. С момента, когда первые миссионеры начали завоевывать Запад или Константинополь, их сжигали на кострах, и сжигали как «манихеев». Разве не стали бы они ненавидеть монизм своих палачей? Разве этот монизм не должен был напоминать им «антитезисы» Нового Завета, которые ударили по Маркиону и настоящим африканским манихейцам?

Сейчас невозможно определить, при нынешнем состоянии наших источников, какой их двух дуализмов, умеренный или абсолютный, был более ранним в этой Македонии, с которой, как кажется, все и началось.

В любом случае, было бы несправедливым, если бы мы не оценили участия экзегетических и даже философских исследований, которым посвятили себя катарские доктора[5]. В этих исследованиях им помогли католические опровержения. Мы имеем этому доказательство с XIII века. Аргумент Пьера Гарсиоса против креационизма («Почему я должен верить в такого Бога, который создает души для того, чтобы их погубить…!», или аргумент: «тот Бог, который должен создавать душу при каждом рождении, таким образом, подчинен первому же адюльтеру» были дословно переписаны у Августина[6]. Несколько позже некий священник проповедует в своей церкви, отрицая воскрешение в телах, под влиянием католической книги, которую, однако, как он признает, не дочитал до конца[7]. Братья Отье обратились после прочтения книги, содержащей аргументы за и против, но которая, в конце концов, была католической[8]. Мелочное и многословное опровержение Дюрана из Уэска, содержащееся в его Contra Manicheos, является значительно менее талантливым, чем вставки из Анонимного Трактата катаров, опирающегося исключительно на Святое Писание[9].

Разве невозможно, при тех же условиях, признать, что такие же наработки могли быть созданы и в прошлом? Во времена Фотия были еще в библиотеках такие труды, как трактат Агапиоса, или даже Hypotyposes Клемента Александрийского, которые бы могли стать базой для возникновения дуализма, имеющего с аутентичным манихейством лишь очень смутную связь[10].

В любом случае, катаризм, воссозданный в своих истинных чертах, свободный в равной степени от систематического очернения, так и от пения ему дифирамбов, является важным феноменом истории человеческой мысли.

Он остается, по своей сути, средневековым, перегруженным частыми повторениями литаний, оперирующим силлогизмами эллинистической, а затем схоластической эпохи. Он также не решил проблему зла, так же, как и его противники – и не удивительно. Сказать вместе с Вильгельмом Овернским или Альбертом Великим, что начало зла не существует, поскольку оно была бы небытием, или сказать вместе с катарами, что начало зла существует и что оно является небытием, то и в первом, и во втором случае это означает не сказать ничего. В конце концов, катаров меньше заботила эта вербальная алгебра, чем это принято считать.

Однако, из-за своего абсолютной спиритуальности, своего безудержного оптимизма (всё, что есть, будет воссоединено с Богом), из-за своей веры в переселение душ, из-за своей острой критики дел материального мира, катаризм является одним из величайших направлений (или традиций, кому как больше нравится) западноевропейской мысли. От Пифагора и Платона до Бергсона или Тейара де Шардена, он всегда ассоциировался с некоторой элитарностью – чтобы не сказать даже с определенным снобизмом.

Катары имели своеобразную амбицию познания, которая во II веке склоняла «пневматиков» относиться свысока к «психикам». Естественно, что успех, который они имели у интеллектуалов, подобно моде на них сейчас, происходил от того, что их вера выглядела если не самой лучшей, то, по крайней мере, самой «элегантной».

Подобно тому, как из иудейского корня вышел определенный вид христианства, оставляя свой дуалистический и гностический след на новозаветных Писаниях, так и катаризм возникает как наиболее аутентичное явление. Проповедь Святого Писания мирянам была более легкой на Востоке, где греки и славяне непосредственно понимали его текст. В Западной Европе его распространение на народном языке воскресило античный катехизис, который уже было исчез с введением крещения младенцев.

Именно этой аутентичности явственно добивались средневековые сторонники гетеродоксии. Они считали себя христианами и были ими. Они называли себя наследниками мучеников, и были, от окруженных верующими и рыцарями епископов Монсегюра или Мон-Эме, до пастуха из Корбьер, сознательными свидетелями своей веры.

[1] Cм. supra, p. 25, n. 82..

[2] Что касается маркионитского происхождения, то эта гипотеза часто высказывалась в связи с павликианами. По поводу гностического происхождения см. Soderberg, цит. supra s. 296.

[3] Cм. Иероним, цит. supra, p. 362, n. 8..

[4] Была выдвинута гипотеза, согласно которой манихейское влияние должно было появиться в скитах, начиная с IV века. Этому нет никаких доказательств, к тому же это вызывает дополнительные вопросы (зачем манихейцы передали им всего лишь невнятный дуализм, и так слишком распространенный в то время в эллинистической философии?).

[5] Тезис о полностью спонтанном появлении катаризма в Западной Европе защищал R/Morghen в Medioevo Cristiano. Bari. 1951. Этот тезис оспаривал А. Dondaine (L’origine de l’heresie medievale. A propos d’un ouvrage recent, в Rivista di storia della Chiesa in Italia. T.6, 1952, pp.47-48.

[6] Письмо к Иерониму, в сборнике писем последнего, изд. Labourt, 8, pp. 16-17, 20. По поводу своеобразного августинианства западноевропейского катаризма см. также R. Nelli, La philosophie cathare, Париж, 1975.