credentes | Анн Бренон. Жизнь и смерть. Ч.5. А в остальной Европе? (Reply)

23. А в остальной Европе?

Это правда, что катаризм не был простым окситанским феноменом. Сыграла ли ту же роль совокупность факторов, определивших его исчезновение на Юге современной Франции, и в остальной Европе? Чтобы ответить на этот вопрос, следует четко различать общее и особенное.

Именно в Окситании, в графствах Тулузском и Фуа, в виконтстве Тренкавель, катаризм встретил общественные условия – социальные, но также культурные и политические – необходимые для его укоренения. В феодальном обществе с особой колористикой окситанских castra, он смог распространиться и закрепиться. Если бы не грубый удар, нанесенный ему крестовым походом, очевидно, он только бы усилил динамику своей экспансии, и скорее всего, стал бы распространяться на восток, в земли Восточного Лангедока, заняв позиции, которые он уже начал завоевывать в Безье или Сервиане. Великие князья там были те же: виконт Тренкавель и граф Тулузский до Бокера и Обенас. Особенные черты феодального общества – наличие castra, совладельцев, развитие городских консулатов и т.д. – были аналогичны. Катаризм мог бы постепенно проникнуть и туда, по крайней мере, ничто нам не мешает так предполагать. Однако, это общество, эти формы власти, связанные с его судьбой и сыгравшие в ней определяющую роль, не имели исторического будущего. Они противостояли вышедшим в то время на сцену тенденциям, движущей силой которых было французское королевство. В других местах Европы мы видим только непроницаемые феодальные общества, и северный катаризм имел меньше возможностей сопротивляться.

Кроме того, в других частях Европы у катаризма не было той социальной имплантации, которую можно было бы сравнить с Окситанией, за исключением некоторых средиземноморских территорий – Италии, Боснии. Особенно в Италии, где городская олигархия, как и сельская аристократия castra, представляла собой особую модель феодального общества по сравнению с северной централизаторской моделью. Ересь катаров или патаренов была, таким образом, связана с судьбой гиббелинов, поддерживающих сторону императора Фридриха против папства. Мы не знаем, играл ли катаризм в Италии в той же мере, что и в Окситании, роль обычного христианства, или же он был отличительной особенностью аристократической интеллигенции. Следует сказать, что в Италии движение религиозного диссидентства были весьма разнообразны и сильны, и не одни Добрые Люди заводили теологические дебаты.

Ничего удивительного в том, что в этом горниле новых идей, которым была Италия, под постоянными уколами различных диссидентских групп, унаследовавших духовные и моральные стремления Арнольда из Брешии, гумилиатов, Бедных Ломбардцев, вальденсов, а затем различных видов иоахимитов, францисканцев-спиритуалов и апостоликов, религиозная рефлексия катаров переросла в теологические споры между соперничающими партиями, гаратистами и альбанистами. Ничего удивительного в том, что именно в этом контексте интенсивных интеллектуальных дискуссий Джованни де Луджио во временной безмятежности своей Церкви Дезенцано, разработал теологию двух начал.

Конечно, Италия не стала жертвой той же политической «нормализации», что и офранцуженная Окситания, но победа гвельфов означала, как здесь, так и там, развязывание рук Инквизиции и религиозное «умиротворение». Таким образом, Инквизиция заработала в Италии с опозданием на поколение или два, о чем мы уже упоминали. Маргинализации катаризма, ушедшего в подполье и преследуемого, понесшего массовые жертвы на костре в Вероне в 1278 году, сопутствовала кроме всего прочего активность различных религиозных движений, действовавших на полуострове в те же десятилетия. Эти движения несли с собой намного более насильственное и радикальное противостояние с Церковью Римской, чем чисто евангельская и теоретическая борьба Добрых Людей. Апостолики призывали к разрушению папской власти, особенно Жерардо Сегарелли из Пармы (сожжен в 1300 году), затем Фра Дольчино из Новарры (сожжен в 1307 году), пророчествовавшие, что новый император Фридрих накормит своего коня с перевернутого алтаря базилики святого Петра в Риме[1].

Но катары не участвовали в этом новом, огромном и мощном движении религиозного сопротивления, которое вызрело на идеях францисканской мистики и пророчествах Иоахима Флорского. Это движение проповедовало революционные преобразования и новое общество, справедливость и социальный мир на этой земле, благодаря возникновению новой Церкви, более чистой и евангельской, чем Римская Церковь: спиритуальной Церкви, не имеющей ничего общего с Церковью, о которой говорили Добрые Люди, от Рейнских апостолов до Пьера Отье. Церковь катаров не имела призвания проповедовать надежду на земную справедливость: ее неизменная роль состояла в том, чтобы спасать души и дать им возможность вернуться в небесную родину. С точки зрения Добрых Людей, земля всегда останется местом проявления зла, иллюзорным царством князя мира сего. Итальянские пароксизмы были подавлены насилием, однако, они несли в себе фермент будущего, предвозвещая великие движения религиозного сопротивления с социальной калористикой, от лаллардов и Уиклифа в Англии XIV века до первой гуситской Реформы в Богемии XV века, к которой, кстати, не приминули присоединиться вальденсы.

До конца XIV века, несмотря на вездесущую Инквизицию, Италия оставалась временным убежищем для последних окситанских изгнанников. Там также сумел выжить зародыш иерархии. Но затем взгляды и надежды обратились на восток, к Боснии, которая оставалась вне досягаемости преследований. Архивы итальянской Инквизиции позволяют нам смутно различить в Жьявено в 1335 году, а затем еще в Пиньероле и Турине в 1338-1389 гг. существование обвиняемых, способных отрицать воплощение Христа и реальное присутствие тела Христова в облатке, а также говоривших о «великом драконе, сотворившем землю, господине мира». Некоторые упоминают даже о крещении Духом через возложение рук. В последние годы XIV века некий Джакомо Беш из Кьяри дал показания перед Инквизицией о том, что он последовательно был апостоликом, катаром и вальденсом. Во время своей катарского периода он даже попытался попасть в Боснию, чтобы получить обучение и посвящение. Последние приговоры итальянской Инквизиции, возможно, имеют отношение к катарам в 1412 году, когда Фра Джованни из Сузы сжег троих[2].

Возможно, что некоторые беженцы итальянских катарских Церквей нашли себе убежище в XIV веке среди вальденских общин, которые уже укоренились в высокогорных долинах Котских Альп, которые вскоре стали называться Вальденскими Долинами. По крайней мере, такое указание дает нам нахождение среди коллекции европейских вальденских текстов фрагмента катарского Ритуала, явно переписанного вальденсом в конце XIV века – Дублинского Ритуала на окситан. В этом конкретном случае катарские беженцы явно происходили из бывшей Церкви Конкореццо, то есть гаратистов[3].

Будучи последним убежищем, Босния и Византийская империя не пережили политическую переориентацию и религиозную «нормализацию» средневековой Западной Европы, что позитивно повлияло на богомильство. В самой Боснии, находившейся еще в области влияния латинского христианства, местная катарская Церковь, то есть Босанска Църква, долгое время никогда не была преследуема. Представленная довольно рано – самым древним текстом, подтверждающим ее существование, является фрагмент Ритуала конца XII века, переписанного в XV веке – она оставалась «пассивной, на полях великих катарских движений XII-XIII веков, и никогда «эти (проповедники) евангелисты не демонстрировали ни такой убедительности, ни аскетизма, ни красноречия, которые бы позволили им достичь таких заметных успехов, как катаризм, и так повлиять на ход истории католицизма». Я привожу здесь выводы английского ученого Малкольма Ламберта, наиболее недавние и критические на эту тему[4].

Фактически, нам недостает оригинальных документов этой Босанской Церкви, которую обе ее соседки, Сербская православная Церковь и Римская Церковь, представленная францисканским викариатом, обличали как еретическую и катарскую. В XIV-XV веках она, кажется, хорошо укоренилась в обществе и в миру, и управлялась своего рода прелатами – gosti – как Радин и Милютин, которые вели жизнь крупных сеньоров и могли завещать после своей смерти крупные суммы денег различным религиозным общинам края, как в стране, так и за рубежом. Некоторые из этих иерархов играли важную роль в дипломатии, особенно между боснийским государством и его могущественной соседкой Рагузой (Дубровник), что напоминает нам функцию мировых судей, которую, как иногда мы видим из документов, исполняли Добрые Люди в окситанских castra. Таким образом, эта странная Босанска Църква может показаться представительницей не преследуемого катаризма, однако, в течение нескольких столетий придавленного тяжестью инерции… Она продолжала медленно приходить в упадок и, в конце концов, ее поглотил океан турецкого завоевания.

После падения Болгарского царства, в последние годы XIV века, боснийские правители, испугавшись турецкой опасности, начали искать помощи Святого Престола и венгерской армии. Бан Стефан Фома в середине XV века обратился в католицизм, и чтобы ублажить своих союзников, развернул репрессии против боснийских Христиан, которых он начал отправлять в изгнание с 1460 года. Но турецкое завоевание смело все. Ни защита венгерской армии, ни покровительство папы не возымели успеха: в 1463 году Босния стала мусульманской, и больше уже никто ничего не слышал о Добрых Христианах.

Богомилы исчезли таким же образом. Тырново, столица Второго Болгарского царства, пала в 1393 году. Сам Константинополь был завоеван в 1453 году, и эта дата для наших историков означает ныне конец эпохи Средневековья. Необходимо признать, что мы располагаем всего лишь небольшим количеством информации как о судьбах богумильства в Болгарии и Византийской империи после крупных репрессий и разработки документов XI – начала XII века, так и об обстоятельствах поглощения этих земель исламом после турецкого завоевания. Историки бывших социалистических государств Восточной Европы в основном анализируют богумилов как предреволюционный фермент, народное движение пред-пролетариата, укоренившегося в крупных земельных владениях. Православная Церковь этих мест может похвалиться тем, что не преследовала их до такой степени, и что у нее никогда не было института, похожего на Инквизицию. Сегодняшняя археология ставит под сомнение, что именно богумилам принадлежат крупные погребальные сооружения в раннехристианском стиле. Болгарская республика посвятила им два зала в своем Национальном Музее, как достойным представителям национальной средневековой Церкви между Византийским и Турецким игом. На камне XII столтия выгравированы слова: «Я, монах такой-то, проклинаю еретиков. Ты, прохожий, тоже прокляни их, и если ты их не проклянешь, то сам будь проклят!» Ладно. Проклятие – это еще не Инквизиция.

[1] О подробностях этого нового типа ереси конца Средневековья говорится в книге Norman Cohn, Les fanatiques de l’Apocalypse, cit. Более краткое описание вы найдете в моей книге Le vrai visage du catharisme, Toulouse, 1988, pр. 305-314.