credentes | Ч.4. Были ли катарские замки? (Reply)

17. Что такое катарский замок? И были ли катарские храмы?

Катарский замок между мифом и реальностью… Если мы не будем воображать его ни как «головокружительную цитадель»[1], взлетающую к небу, ни как укрепленный эзотерический замок, связующий священные горы с далекими созвездиями, ни как удобное удаленное место для трансцедентальной медитации, где совершают весьма секретные обряды, то да, можно признать, что катарский замок на самом деле существует. Но он называется Фанжу, Лаурак, Ма-Сен-Пуэлль. Как правило, это густо населенная бургада, обнесенная стенами и расположенная на вершине холма, словно корона из крыш красивой черепицы, над которой возвышается старая, наполовину покинутая феодальная башня. Катарский замок называется castrum.

Фактически, проблема «катарских замков» возникла по двум причинам. Эзотерические спекуляции с коммерческим уклоном, продающие тайны катаров вот уже несколько десятилетий, а также современный туризм поставили во главу угла существование линии величественных крепостей на южных границах Окситании – Керибюс, Пейрепертюз, Пьюилоран и т.д. и привязали их к памяти катаров, приписывая этим замкам катарское происхождение. Эзотерические авторы всерьез считают, что катары, пользуясь особым искусством, построили их для неслыханных мистерий, соединяя линии теллургических сил, ориентируясь по звездам и используя тайны, унаследованные ими от гигантов Атлантиды. Туризм, поступая более мудро, связал эти крепости с событиями крестового похода против альбигойцев, представляя их укреплениями, принадлежавшими защитникам еретиков, что, конечно, далеко не всегда было правдой, но, по крайней мере, такая точка зрения выглядит менее абсурдной…

До крестового похода против альбигойцев окситанские феодалы не жили в укрепленных замках. Они жили в castra. Латинское слово castrum, конечно, могло переводиться как «укрепленный замок» на Севере Европы, но в Италии, Провансе, Лангедоке, более правильно будет употреблять выражение «укрепленная деревня». Итак, поговорим о castrum оccitan. Именно в бургадах такого типа катарское христианство открывало свои дома и ширило доброе слово Евангелия; центральным ядром такой бургады, вокруг которого кольцом вились улицы, часто была старая сеньоральная башня, возле которой в XI-XII веках строилась деревня. Семьи владельцев и совладельцев с их многочисленной родней часто сами снимали дома в деревне, если не было возможности обновить и расширить первоначальный донжон.

Большинство величественных и головокружительных укреплений, которым современный туризм дал гордое имя «катарские замки», в большинстве своем построены позже событий крестового похода: более того, их строительство было непосредственным следствием завоевания. Крепости, возведенные под конец XIII века французским королем по всей длине арагонской границы, эти военные цитадели, где располагались гарнизоны и не было цивильной жизни. Они были покинуты в XVII веке после заключения Пиренейского мира, подписанного Людовиком XIV, когда были окончательно закреплены границы между Испанией и Францией.

Археология Средних веков - дисциплина недавняя, и сегодня развивающаяся быстрыми темпами, иногда обнаруживает под основаниями огромных каменных замков, или под их сенью, остатки более ранних поселений, опустевших, когда королевские архитекторы стали возводить свои здания. Существовал ли castrum, населенный жителями и управляемый сеньоральной фамилией из хороших верующих под укреплениями теперешнего Термез и Пьюилоран? (возможно), Пейрепертюз? (может быть), или Керибюс? (конечно нет). Наиболее ярким примером настоящего катарского замка в смысле castrum оccitan, скорее всего, населенного в большинстве своем хорошими верующими, затерянного под теперешней королевской крепостью, является Кабарет (Од), что показали нам недавние археологические открытия. На нагорьях Кабардес земля Кабарет, доминируя на склонах Монтань Нуар над Каркассоном, имеет туристическую репутацию «четырех замков Ластурс», более или менее поэтические имена которых должны вызывать в памяти неприступные крепости - Кабарет (Caput Arietis = голова барана), Башня Королевы, Флер д'Эспин (или Сурдеспин) и Кертиньо, о которых мечтают объятые ностальгией по Средневековью поколения. Кто не думал о дамах, которых «было четверо, и четыре башни носили их имена» (Морис Магр), среди пламени кипарисов и диких ирисов над суровыми одинокими скалами Кабардес?...

Увы, влюбленным в это место следует знать, что оно имеет французскую натуру, и название одного из четырех замков, доминирующих над хребтом Ластурс, Башня Королевы, явственно означает Королевская Башня, возведенная династией Капетингов после завоевания и ликвидации виконтства Тренкавель в 1229 году. Сегодня вряд ли можно сомневаться, что весь стратегический ансамбль четырех маленьких замков на хребте, королевский и французский, является ложным тезкой замка Кабарет. Научные раскопки, проводимые вот уже десяток лет археологом Мари-Элиз Гардель[2], которая фактически открыла под горными осыпями большую деревню, построенную из камня, с улицами, лестницами и площадями, возвышающуюся террасами вдоль потока Грезильо до середины склона, внезапно покинутую жителями, так что они даже оставили на огне рыбу, которая жарилась. Найденные предметы позволяют датировать этот вынужденный уход 1230-1240 годами, когда королевские инженеры превратили это место в военный лагерь и стали возводить четыре цитадели. Жители поселились чуть дальше (современный Ластурс?), а прежний полуразрушенный castrum столетиями засыпали падающие с горы камни, и он был забыт.

Если я остановилась именно на этом случае с «катарскими замками» Ластурс, так это потому, что эта местность представляет собой великолепный пример к иллюстрации данного вопроса. На самом деле, археология открыла инфраструктуру большой каменной деревни сеньоров де Кабарет, с которыми виконт Каркассона Тренкавель согласовал в 1165 году проведение там воскресных ярмарок, а в XII веке в Кабарет, кроме множества религиозных домов Добрых Мужчин и Добрых Женщин, жил местный диакон, а часто и сам катарский епископ Каркассес. Во время раскопок стало также ясно, что дома деревни построены подобно и по одному плану, что означает, что строительство деревни совершалось по заранее обдуманному чертежу, по замыслу и с помощью сеньоров, этих многочисленных поколений тезок – Пьеров-Роже и Жорданов де Кабарет, многие из которых были добрыми верующими и защитниками христиан-катаров. И, наконец, всё это вместе представляет собой настоящий катарский замок, появившийся из-под земли.

Последние открытия Мари-Элиз Гардель доказали, что не только замок Кабарет не содержит никаких материальных элементов, датируемых ранее XIV века, в том числе и фундамента, но что предыдущий и опустошенный castrum, вился спиралью, как и всякий настоящий castrum, вокруг своеобразного ядра – пятой башни. Она намного старше, чем четыре королевские башни на хребтах; скорее всего, это ранний Кабарет, название которого связано с тотемом головы барана, а происхождение теряется во мраке раннего Средневековья, был захвачен семьей местных воителей. От этого изначального Кабарета осталось только место и несколько фрагментов фундаментов, а также подземная зала. Его местоположение, доминирующее над обеими окраинами деревни, на перекрестке долин Арбьель и Грезильо, вызывает восхищение. Разумеется, сам замок был разрушен архитекторами короля Франции, отдавшими предпочтение строительству укреплений на хребте, и построившими из остатков новый замок, новую Башню Королевы, а также две другие – Сюрдеспин и Кертиньо, которые, будучи в свое время сторожевыми башнями сеньоров, были реконструированы на королевский манер.

Кабарет, этот образец окситанского castrum/катарского замка, потрясает своей жизненностью и реалистичностью: можно без особого труда вообразить, как звучали на мощеных улицах шаги диакона Арнота Ота, епископа Пьера Изарна; представить множество Добрых Женщин, воспоминания о которых хранят реестры Инквизиции; представить себе их среди этих домов, в этом свете. Можно также «увидеть» общественные отношения жителей деревни, отмеченные их принадлежностью к различным классам: возможно, крестьяне и ремесленники жили ближе к реке, а рыцари и аристократические семьи – наверху бургады, на верхних террасах, окружающих небольшую скалку и жилище сеньора. И когда это место «заговорило», потому что избавилось от покрывающих его тонн грунта, и мы узнали о том, что деревня была грубо опустошена однажды в 1230 году (или около того), и она словно бы уснула в этом состоянии, пока археологи не разбудили ее для нас. В других местах – в Фанжу, Лаураке, Монреале, следует, используя воображение, разукрасить и переделать современные фасады, воздвигнуть укрепления вместо эспланад, сузить артерии широких улиц; и, наконец, стереть силуэты огромных церквей – символов католической реконкисты, поставленных на самых высоких местах бывших castrа вместо старинных башен сеньоральных семей, ставших фаидитами, лишенными прав и имущества, скомпрометированных ересью, память о которых должна была быть стерта с лица земли вместе с камнями.

А еще в других местах, во время случайных прогулок по местам, названия которых указаны в реестрах Инквизиции, взгляд иногда останавливается то на изгибе холма, слишком поэтическом, то на сосновых или кипарисовых рощицах, слишком неровных, и внезапно всё соединяется в человеческий пейзаж, культивируемый, обитаемый, вокруг нескольких домов на террасах, над которыми возвышается благородный дом с открытым входом. И, разумеется, ничто не может помешать разыскивать перекрестки старых дорог, вытоптанных ногами многих поколений… Так было в землях Лаурагэ и Альбижуа, в Лантарес, в Каркассес – а не на одиноких хребтах высокогорных Корбьер. Это там находились места обитания, места жизни, скромной и трудолюбивой жизни Бедняков Христовых, или апостолов, или Христиан, которых их верующие еще называли Добрыми Мужчинами и Добрыми Женщинами. Даже если двери благородных жилищ были для них открыты, так же, как и все прочие.

Понятно, что катарское христианство не имело никакого призвания изолироваться на горных вершинах над всеми человеческими превратностями и опасностями, поскольку считало, то именно эти человеческие превратности и опасности содержат зерно Спасения. Ведь в самом сердце оживленных бургад – в Мирпуа, в Виллемуре, в Фанжу – следует искать катарские поселения, а не в пустыне, где, как всякий знает, некому проповедовать. Добрые Люди были там, где нужно было спасать души. У них не было никакой надобности строить далекие замки и возводить часовни. Если они занимались разнообразными ремеслами, от ткачества до медицины, если они работали в сельском хозяйстве, каменщиками или плотниками, то делали это для того, чтобы прокормиться, а не придать особую значимость своему контакту с материей или материальным, и не придавали этой работе какой-либо священной или символической ценности. Если они действительно работали собственными руками и строили ворота укреплений Лаурак, деревянный дом в замке Лавеланет, или водили ткацким челноком в монашеском доме Фанжу или Альбижуа, так это для того, чтобы обеспечить свои материальные потребности, а также потребности своих товарищей и подруг, а не потому, что возводили Ковчег Богу или ткали себе тела света, как иногда можно прочитать в странных книгах…

Из всего предыдущего становится также понятным, что катаризм в самый расцвет Средневековья, во «времена кафедральных соборов», был удивительно несимволическим христианством. Конечно, именно в символическом смысле Добрые Люди пытались определить «дух речи» Евангелия (я цитирую Джованни де Луджио); они интерпретировали хлеб Тайной Вечери как хлеб Слова Божьего и видели в чудесах Христа смысл Его духовной миссии: слепые, которым Он возвращал зрение, были слепы сердцем, бесы, которых Он изгонял, были грехами, и Он воскрешал мертвых к истинной жизни. Такой вид символизма может быть квалифицирован как рационалистический и чисто интеллектуальный. Никогда христиане-катары не пытались поместить священную искру в видимый объект, но громко возглашали, что «истинная Церковь Божья не из камня, не из дерева, и не из чего, созданного руками человеческими» (Дублинский Ритуал на окситан), и что «это сердце человеческое – истинная Церковь Божья» (проповедь Гийома Белибаста).

Добрые Люди не только не строили часовен, но отправляли свой культ, проповедовали, благословляли хлеб, давали утешение в каком угодно месте: в собственных религиозных домах, когда те у них были, но также и в домах верующих, в амбаре для сена, в замковой зале или в корчме, в пастушеской хижине, или под звездами на лесной поляне. Белибаст, со своим удивительным для преследуемого человека юмором, однажды сказал одному из своих друзей, что он собирается в церковь, чтобы выдать себя за католика и избежать ловушек Инквизиции. «И что! – с улыбкой сказал он, - ведь можно молиться Богу в церкви так же хорошо, как и в любом другом месте…»[3].

Они всегда высмеивали суеверные практики Римской Церкви, культ реликвий, священных предметов, статуй святых, распятия – которые они считали орудием пытки – и даже священной земли кладбищ. Если даже необходимость иногда заставляла их создавать собственные кладбища – если, к примеру, деревенский поп не желал хоронить их на своей территории – или гордые местные верующие еретиков не желали быть похороненными на его территории – этим кладбищам никогда не придавали значения «священной ограды». Тела, которые там хоронили, были предназначены для того, чтобы гнить, а не ожидать будущего воскрешения. Они были всего лишь телесными тюрьмами князя мира сего, прахом, который возвращается к праху, после того, как из него уйдет божественная душа. Верующие Церкви Добрых Людей не имели никаких символов веры, которые они могли бы выгравировать на камнях мира сего. Их вера освещалась лишь светом Царствия Небесного. Мы не видим, чтобы они вкладывали в оставшиеся от умерших вещи какой-либо иной смысл, превосходящий человеческое уважение, но ни один документ, разумеется, не способен донести до нас то, что скрывается в глубине сердца[4].

Равносторонний крест, вписанный в круг, это очень общий христианский символ, используемый со времен античности до сего дня; и особенно он встречается среди памятников народного искусства, как, например, дискоидальные стелы, распространенные в Лаурагэ (но также и по всей Европе, вплоть до Ирландии и Скандинавии), и которые часто без всякой причины ассоциировали с катаризмом. «Катарский крест» - это современное изобретение, так же, как и абсурдное приписывание солярного значения равносторонним крестам, распространенным в западноевропейском Средневековье. Что касается собственно стел, иногда ограненных, то некоторые из них действительно могли свидетельствовать о христианских захоронениях вокруг небольших приходских церквей. И могло случиться так, что под такой стелой покоилось тело катарского верующего – в этом нет ничего невозможного, особенно во времена «золотого века», когда эти две формы христианства смешивались между собой и мирно жили во многих деревнях, где бывало даже так, что некоторые попы могли быть одновременно и Добрыми Людьми. Или так могло быть во времена преследований, для прикрытия или, по крайней мере, обмана через умолчание; но в этом случае существовал большой риск эксгумации и сожжения останков по приговору Инквизиции. Но стелы были обычными, банальными могильными камнями разнообразных христиан в окситанских деревнях – как, впрочем, и в других – между XII и XVII веками.

Катаризм был не символическим христианством. Если бы он им был, Инквизиция, сжигавшая даже трупы еретиков, и разрушавшая дома, под крышей которых совершалось хотя бы одно consolament, использовала бы любые средства для того, чтобы стереть всякий след пребывания его в этом мире. Если бы катарский храм когда-нибудь существовал, то он был бы уничтожен с не меньшим рвением, чем храм Соломона в Иерусалиме. Но катарского храма не было, и им не был даже Монсегюр.

[1]Это поэтическое название старой книги Мишеля Рокберта, иллюстрированной красивыми черно-белыми фотографиями. Изд. Privat, Toulouse, 1966.

[2] См. Marie-Elisе Gardel, “Le castrum de Cabaret (Lastours). Premieres interpretation et perspectives de recherché”, в Heresis, n. 12, 1989, pp. 105-126.

[3] Показания Арнота Сикре, который на самом деле был фальшивым другом, поскольку продал Доброго Человека Инквизиции. Перевод Жана Дювернуа, Registre de Jacques Fournier, cit., t. 3, p. 777.

[4] По этому конкретному вопросу см. статью Walter L. Wakefield, “Burial of Heretics in the Middle Ages”, в Heresis, n. 5, 1985, pp. 29-32, где автор прекрасно раскрывает тему.