Анн Бренон. Монсегюр. Часть 4.
Jun. 14th, 2008 12:21 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
credentesЛюди и огонь
Сидя на камне, молодая женщина курит сигарету. Возможно, на том самом месте, семь столетий назад сидели и Добрые Люди, которые тоже любили погреть на солнышке свои истощенные постами тела и вкусить дозволенную им роскошь. Их взгляды, как и наши взгляды сегодня, устремлялись за горизонт. В один майский день 1243 года они, как и все жители фортифицированной деревни Монсегюр, увидели, как из-за этого горизонта выползает, подобно гигантской разноцветной змее, армия крестоносцев, разместившаяся у подножия их горы.
Теперь армии туристов бродят по камням этих дорог. Вот лестницы, огромные, вырубленные в камне ступени «дороги ослов». Столько людей и животных поднималось по ней. Навьюченные тяжелой поклажей мулы, маленькие меренские лошади с развевающейся гривой, а возможно, даже и гордые испанские лошади серой масти, особо любимые аристократией, но хуже приспособленные к горной местности. Однажды, рассказывает Филиппа де Мирпуа, дочь Раймонда де Перейля, самая молодая благородная дама Монсегюра, однажды пятьдесят рыцарей приехали навестить моего мужа, Пьера-Роже; они ели и спали в доме…
Основание и фундамент теперешнего замка недавно были полностью открыты и скурпулёзно расчищены археологами. И пришёл день, когда на дневной свет явилась старая дорога, дорога, выложенная белым камнем и шедшая к сердцу castrum, к естественному центру, которым был донжон Раймонда де Перейля. Но сегодня мы видим только ее прерванный фрагмент; она неумолимо перегорожена укреплениями французского замка, построенного на руинах castrum. Навсегда исчез вход в укрепленную деревню. Едва можно различить останки улиц, о которых вспоминает Филиппа, рассказывая, как она часто видела, что ее младший брат Жордан де Перейль преклонял колени перед проходящими Добрыми Мужчинами и Добрыми Женщинами, прося их благословения.
Во всяком случае, дама Филиппа не сказала инквизитору, слышала ли она, о чем говорили эти пятьдесят рыцарей, оставив в конюшне своих лошадей, в ее доме с ее мужем, совладельцем Монсегюра. Возможно, этот эпизод относится к 1240 году, когда законный, но лишенный прав виконт Каркассона Раймонд Тренкавель покинул свое арагонское изгнание и вступил в Пиренеи во главе армии фаидитов, чтобы попытаться отвоевать города своего отца, доблестного Раймонда-Роже, которого крестоносец Монфор обрел на постыдную смерть в 1209 году. Чтобы участвовать в восстании, в войне, в безумном походе Тренкавеля, Пьер-Роже де Мирпуа собрал многих своих товарищей, фаидитов и рыцарей Монсегюра. Люди в земле Каркассе восстали, так же, как в землях Разес и Саулт. Однажды посланцы сказали Филиппе, что королевский сенешаль Каркассона объявил награду за голову ее мужа, когда французы пытались поймать его во время осады Рокефейля. Но он только смеялся над ними.
Однако Тренкавель и его фаидиты вынуждены были капитулировать, когда к французским войскам пришла подмога. Он снова отступил в свое убежище, в свою ссылку. Пьер-Роже и его товарищи вернулись в Монсегюр, горный остров Монсегюр, недосягаемый для ударов, но теперь гораздо более одинокий. Раймонд Тренкавель действовал один, с остатками своих сил и сил лишенных прав вассалов. В то же самое время граф Тулузский медленно и терпеливо собирал союзников, готовясь к собственному реваншу, чтобы отомстить своему противнику, великому христианскому королю. Разве Тренкавель не мог подождать и сберечь силы для решительного удара? В мае 1242 года страна услышала сигнал, которого она ожидала, эта страна, умолкшая было под гнетом Инквизиции. Раймонд VII, граф Тулузский, решил сбросить ярмо покорности и объявил о реконкисте. Этот сигнал дошел и до Монсегюра.
Весенней ночью 1242 года, очевидно, в ночь с 26 на 27 мая, группа рыцарей из Монсегюра под руководством Пьера-Роже, выехала в Лаурагэ, чтобы нанести решительный удар. Маленькая армия из пятидесяти людей, рыцарей-фаидитов и осужденных за неявку в инквизиционный трибунал – Гийом де Лахиль, Брезильяк де Каильявель, Жордан дю Ма, Арнод-Роже де Мирпуа и его оруженосец Альзю де Массабрак, Жирод и Раймонд де Рабат, Гайлард и Бернард де Конгост и многие другие, сержанты и солдаты. Миссия, которую они собирались выполнить, была доверена им графом Тулузским. Согласно тщательно подготовленному плану, они приехали в лес Гайя де Сельве, и соединились с отрядом Пьера де Мазероль. Все было, как и десять лет назад, когда последний должен был сопровождать мирный и торжественный кортеж Монсеньора Гвиберта де Кастра, иерархов и Добрых Христиан Церкви Тулузской и Церкви Аженуа, которых он провожал от Лаурагэ до Монсегюра и обеспечивал их безопасность. Но на этот раз, выехавший из лесу вооруженный отряд вряд ли спрашивал у Добрых Людей мнения о своей миссии. Те ведь руководствовались только Евангелием. А это была кровавая миссия, и фаидиты ехали, чтобы ее выполнить. Акт объявления войны в форме возмездия, породивший надежду и откликнувшийся мрачной радостью по всей земле от Каркасе до Кверси.
Следующей ночью, с 27 на 28 мая 1242 года, в час, когда пели соловьи, двое инквизиторов, остановившихся в Авиньонет вместе со своей свитой, доминиканец Гийом-Арнод и францисканец Этьен де Сент-Тьибери, были убиты фаидитами, а их архивы, тяжелые тома признаний, доносов, обещаний несчастья, были разорваны и сожжены.
- Cocula carta, es trencada! Наконец эти ё…ные реестры разодраны в клочья! – восклицали повсюду люди. Пьер-Роже и его товарищи вернулись в Монсегюр, уводя красивых лошадей инквизиторского кортежа в качестве боевого трофея и знака своей славы. Война началась. Страна ожидала освобождения.
Но союзники графа Раймонда, его кузен, король Английский, другой его кузен, граф де ла Марш, были побеждены в Аквитании армией молодого короля Франции, и война изменила свой ход. В 1243 году новая капитуляция, под Лоррис, новое, еще более унизительное покорение графа Тулузского, с еще более тяжелыми последствиями для последнего, стали смертным приговором Монсегюру. Обезглавить гидру, приказала регентша Бланка Кастильская. У этой проклятой ереси была еще одна голова, престол запрещенной Церкви и фортифицированное убежище фаидитов, которые оттуда могли организовывать вылазки и акции сопротивления. Следовало положить этому конец. То, что произошло в Авиньонет, обратило на Монсегюр взор французского короля и папства.
И Раймонд Тулузский снова покорился, снова сыграл роль кающегося сына Церкви, и, сделав вид, что осаждает Монсегюр, посоветовал Пьеру-Роже подготовиться к настоящей осаде. И Пьер-Роже стал собирать продовольствие и амуницию, а тем временем королевский сенешаль Каркассона помогал епископам и архиепископам провозглашать крестовый поход и добровольно или силком набирать людей в армию для священной войны. Начиная с лета 1243 года, кольцо осады замкнулось вокруг пеш Монсегюр. Когда наступило ненастное время, кольцо сжалось, и события приобрели кровавый характер.
Из деревни на террасах жители Монсегюра могли видеть последний северный форпост своей горы - Рок де ла Тур… Десять лет назад археологи открыли и расчистили там руины маленького редута, среди кучи наконечников стрел, в том числе и арбалетных, а также множество другого, предназначенного для убийства железа, свидетельствующего о том, что здесь шли ожесточенные бои. Именно в этом месте происходили события, описанные в хронике Гийома де Пюилорана, когда крестоносцы, а именно гасконские солдаты, взобрались на Рок де ла Тур где-то между октябрем и ноябрем 1243 года: «Они добрались, ведомые Господом, до укреплений, расположенных на верхушке скалы; пользуясь внезапностью, они истребили охрану, заняли это укрепление и предали мечу всех, кого там нашли…»
Теперь почти весь хребет пеш до самой Рок де ла Тур покрывает лес. Но тогда там жили люди, свидетели этих битв и этого горя. Что еще могли чувствовать эти семьдесят защитников Монсегюра, видя сотни и сотни идущих на штурм крестоносцев, которые мало-помалу приближаются к укреплениям деревни? И это горе и тоску монахи, жившие в деревне, Добрые Мужчины и Добрые Женщины, принимали в себя, успокаивая ее своим христианским благословением. И словно эхо этих событий сохранилось в одном из девятнадцати переживших осаду свидетельств - ровно столько до нас дошло - в показаниях Фей де Плаинь, дочери Азалаис де Массабрак:
«Когда Альзю де Массабрак, мой брат, был тяжело ранен в Монсегюре, многие еретики, мужчины и женщины, приходили навестить его; и там были моя мать, Азалаис, и Филиппа, жена Пьера-Роже, и Арпей, жена Жирота, и Сесиль, жена Арнода-Роже, и сам Арнод-Роже, Бернард де Сен-Мартин, Гийом-Раймонд Голайран и Гийом Азема, и мы все много раз кланялись этим еретикам… И раненый, на своем ложе, тоже кланялся еретикам, как он способен был это делать».
Добрые Христиане, просим благословения Божьего и вашего, и молитесь Богу за нас, чтобы Он сделал из нас Добрых Христиан и привел нас к счастливому концу… И Добрые Мужчины и Добрые Женщины отвечали им и громко молились, произнося Отче Наш, и повторяя свои Adoremus.
Но юный Альзю не получил утешения; он не умер от ран. Он пережил осаду и костер Монсегюра.
Сегодня, продираясь сквозь молчаливый и немного волшебный лес, покрывший мрачным ковром северные отроги пеш, трудно вообразить себе, что деревня могла простираться вдоль хребта в направлении Осадной Скалы. Туда вела одна из тайных, окружавших гору тропок, которой долгое время пользовались посланцы, покидавшие и возвращавшиеся в осажденный castrum. Они приносили защитникам арбалеты, тетиву и веревки, шлемы, заверения графа Тулузского, озабоченные письма из Кремоны, от Церкви Добрых Христиан в изгнании. У обочины этой укрепленной дороги было найдено место захоронения людей, убитых или умерших от ран. В том числе и рыцаря Жордана дю Ма?
Потому что этот мрачный лес все еще прячет под слоем грунта и другие секреты. Именно здесь были найдены каменные ядра, указывающие на присутствие военных машин. На склоне, защищавшем Осадную Скалу, было построено укрепление, перегородившее хребет: не было ли это тем местом, которое выжившие описали как «барбакан возле машины»? Между Рождеством 1243 и февралем 1244 года, в снежное и холодное время, атаки ужесточились. Несмотря на надежды осажденных, подмога не пришла, а ядра военных машин уже долетали до укреплений и первых домов деревни. В очаге одного из этих домов было найдено каменное ядро прямо в глиняном горшке, который оно расплющило семь с лишним столетий назад. Жордан дю Ма был ранен и получил утешение «у барбакана, который был возле машины. Туда пришли Добрые Люди Раймонд де Сен-Мартин и Пьер Сирвен, которые дали раненому утешение, хотя он уже утратил возможность говорить…»
Понятно, что в этой суматохе тело Жордана было похоронено в могиле под временной защитой барбакана, или в каком-либо ином месте неподалеку.
Женщины также участвовали в обороне, делали все, что могли; смерть не щадила никого из населения деревни. Так же, как и солдаты, рыцари и сержанты, благородные дамы, жены и любовницы защитников, просили Добрых Христиан: «если случится так, что они будут смертельно ранены, но не смогут говорить, то чтобы их все равно приняли и дали утешение, даже если они будут не в состоянии произнести ни слова…» Физическая смерть в деревне Монсегюр стала вездесущей из-за насилия человеческого. Но Церковь, хранящая consolament, святое крещение Иисуса Христа, имела власть спасать души.
Когда рыцарь Гийом де Лахиль тоже был смертельно ранен, его принесли в дом Монсеньора Бертрана Марти, епископа Христиан Тулузской Церкви. Азалаис де Массабрак дежурила у его изголовья вместе с другими дамами: «Корба, жена Раймонда де Перейль, Сесиль, жена Арнода-Роже, Филиппа, жена Пьера-Роже, Арпей, жена Жирода, моя дочь Фей, жена Гийома де Плаинь, и я, все мы приходили в дом Бертрана Марти, епископа еретиков, чтобы смотреть за раненым…» Именно тогда дамы заключили соглашение о хорошей смерти, convenenza, со своей Церковью.
В то время смерть стала частой гостьей на этом хребте. Когда сержант Бернард из Каркассона тоже был смертельно ранен, а потом перенесен в дом епископа, где получил утешение, повсеместно царила паника, которую описывает Азалаис де Массабрак: «Я участвовала в этом consolament вместе с другими людьми, но не помню, кто там был, потому что все смешалось, и все бегали туда-сюда из-за постоянных атак».
2 марта Пьер-Роже де Мирпуа начал переговоры о пятнадцатидневном перемирии. Он не подписал пакта о безоговорочной капитуляции. Он добился общей амнистии для всех участников убийства инквизиторов в Авиньонет, и сохранения жизни для всех светских обитателей деревни Монсегюр, а также для тех Добрых Христиан, которые отрекутся от своей веры, чтобы вернуться в лоно Церкви победителей. За это они просто должны были дать свидетельские показания перед трибуналом Инквизиции. Однако упорствующие еретики, то есть Добрые Мужчины и Добрые Женщины, которые не захотят отрекаться от своей веры, должны были быть сожжены живыми, согласно обычной процедуре крестовых походов, как это произошло в 1210 году в Минерве или в 1211 году в Лаворе, и во всех тех опустошенных местах, где пламя сотнями пожирало живые человеческие тела.
В течении всех двух недель, пока продолжалось перемирие, горизонт оставался немым, несмотря на последние обещания, которые все еще приносили с опасностью для жизни посланцы графа Тулузского, проскальзывая сквозь тесное кольцо осаждающих. Иногда в ясные дни защитники Монсегюра могли различить на севере город Каркассон, бывший город виконтов Тренкавель, бывший город трубадуров, земли, которые ныне управлялись сенешалем короля Франции. Этот сенешаль организовал и возглавил крестовый поход против Монсегюра, а потом вел переговоры о перемирии с Пьером-Роже. А за Каркассоном туманилась Монтань Нуар. Наверное, самые бывалые из рыцарей помнили еще времена радостей любви в Кабарет, в Минерве, и песни Раймонда де Мираваля, друга старого графа Раймонда, отца нынешнего графа Тулузского…
«Только на Любовь все мои надежды…
О любви все мои мысли
И нет у меня иных забот, кроме любви
Ибо только любовь мною движет
И только она имеет ценность
Как в безумии, так и в мудрости
И все, что нужно для любви, это добро…»
И в этом мире следовало стоять на дороге добра. Добрые Христиане, они одни знали истинное добро, и могли вести своих верующих к спасению путем справедливости и правды Евангелия. В воскресение 13 марта 1244 года, за три дня до окончания перемирия, за три дня до того, как это место должно было капитулировать, двадцать один житель деревни, двадцать один добрый верующий попросили своих епископов, Монсеньора Бертрана Марти для тех, кто родом из Тулузэ, Монсеньора Раймонда Агульера для тех, кто родом из Разес и Терменез, о последней милости. Они хотели получить из их рук consolament, крещение Духом, которое спасает душу и делает Добрым Христианином, то есть одним из тех, кого победители-крестоносцы обрекли на костер. Среди них была дама Корба, жена сеньора Раймонда де Перейль, Эксклармонда, одна из ее младших дочерей, но также рыцари и солдаты - тяжело раненый Гийом де Лахиль, Раймонд де Марсейль, Брезильяк де Каильявель. Среди них были и супружеские пары, скрепившие свой союз, мужественно пойдя на смерть в огне, и несколько женщин, оставивших мужа и детей.
Лаурагэ. В 1242 году из Монсегюра сюда долетел сигнал к восстанию, которым
было убийство инквизиторов и их свиты в Авиньоне.
Начиная с мая 1243 года армия крестоносцев осадила Монсегюр. Хроникер описывает ужас
осаждающих перед «страшными склонами».
Не было никакого другого секрета Монсегюра, кроме глубин сознания этих человеческих существ из плоти и крови, которые знали тогда, в воскресенье, 13 марта 1244 года, что когда закончится перемирие, в среду, 16 марта, их сожгут живьем. И они пошли на это, и они готовились к этому. Вот свидетельство Арпей де Рабат: «В последний вторник - 15 марта - я, вместе со своей сестрой Филиппой, пришли увидеться с нашей матерью, еретичкой Корбой; и там мы поклонились ей, так же, как и ее товарищам. После этого мы оставили означенную Корбу и других еретиков, и вернулись к себе. Это было во вторник, а на следующий день еретиков грубо выволокли из castrum Монсегюр и сожгли.»
Двести двадцать еретиков, двести двадцать мужчин и женщин были сожжены живыми у подножия горы. Корба, Гийом, Раймонд, Бертран, Саисса, Ава, Маркезия, Бруна…
Эти языки пламени были женщинами
И любви было угодно вернуть их
К источнику света
(Рене Нелли. Ночь Монсегюра.)
В этом нереальном пространстве, в морозной белизне гор всегда была какая-то сила, всегда оставалась надежда для населения верующих, божьих повстанцев. Но в то утро эти горы омрачил зловещий дым.
«Не удивляйтесь, если мир ненавидит вас (1 Ио.3, 13). Ибо Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы своё, а как вы не от мира, Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир и преследует вас. И если Меня гнали, будут гнать и вас… (Иоанн. 15, 18-20)».
Раймонд де Перейль, сомневался ли он когда-нибудь в своем выборе? Думал ли он о том, чтобы тоже получить крещение Добрых Христиан и последовать за теми, кого он любил, в пламя князя мира сего, в эти огненные врата спасения?
Христианство катаров, как его теперь называют, отделяет от нас тонкая и эфемерная граница между высказанным и невысказанным теми, кто, свидетельствуя перед трибуналом Инквизиции, признавался в своей вере в то, что «они, еретики, были Добрыми Мужчинами и Добрыми Женщинами, которые имели власть спасать души». Эта эфемерная граница подобна контуру пейзажа, что и семь столетий назад представал перед их взглядом. Историки строят мосты между временами, а поэты - между сердцами людей, и так открывается дорога, как написал Рене Нелли, к «отвоеванию аутентичности». Ибо История накладывает на нас моральные и интеллектуальные обязательства и требует от нас, чтобы мы помогли тем, кого сильные мира сего последовательно пытались вытеснить, исключить и вычеркнуть, вернуть их человеческое достоинство.
Основание и фундамент теперешнего замка недавно были полностью открыты и скурпулёзно расчищены археологами. И пришёл день, когда на дневной свет явилась старая дорога, дорога, выложенная белым камнем и шедшая к сердцу castrum, к естественному центру, которым был донжон Раймонда де Перейля. Но сегодня мы видим только ее прерванный фрагмент; она неумолимо перегорожена укреплениями французского замка, построенного на руинах castrum. Навсегда исчез вход в укрепленную деревню. Едва можно различить останки улиц, о которых вспоминает Филиппа, рассказывая, как она часто видела, что ее младший брат Жордан де Перейль преклонял колени перед проходящими Добрыми Мужчинами и Добрыми Женщинами, прося их благословения.
Во всяком случае, дама Филиппа не сказала инквизитору, слышала ли она, о чем говорили эти пятьдесят рыцарей, оставив в конюшне своих лошадей, в ее доме с ее мужем, совладельцем Монсегюра. Возможно, этот эпизод относится к 1240 году, когда законный, но лишенный прав виконт Каркассона Раймонд Тренкавель покинул свое арагонское изгнание и вступил в Пиренеи во главе армии фаидитов, чтобы попытаться отвоевать города своего отца, доблестного Раймонда-Роже, которого крестоносец Монфор обрел на постыдную смерть в 1209 году. Чтобы участвовать в восстании, в войне, в безумном походе Тренкавеля, Пьер-Роже де Мирпуа собрал многих своих товарищей, фаидитов и рыцарей Монсегюра. Люди в земле Каркассе восстали, так же, как в землях Разес и Саулт. Однажды посланцы сказали Филиппе, что королевский сенешаль Каркассона объявил награду за голову ее мужа, когда французы пытались поймать его во время осады Рокефейля. Но он только смеялся над ними.
Однако Тренкавель и его фаидиты вынуждены были капитулировать, когда к французским войскам пришла подмога. Он снова отступил в свое убежище, в свою ссылку. Пьер-Роже и его товарищи вернулись в Монсегюр, горный остров Монсегюр, недосягаемый для ударов, но теперь гораздо более одинокий. Раймонд Тренкавель действовал один, с остатками своих сил и сил лишенных прав вассалов. В то же самое время граф Тулузский медленно и терпеливо собирал союзников, готовясь к собственному реваншу, чтобы отомстить своему противнику, великому христианскому королю. Разве Тренкавель не мог подождать и сберечь силы для решительного удара? В мае 1242 года страна услышала сигнал, которого она ожидала, эта страна, умолкшая было под гнетом Инквизиции. Раймонд VII, граф Тулузский, решил сбросить ярмо покорности и объявил о реконкисте. Этот сигнал дошел и до Монсегюра.
Весенней ночью 1242 года, очевидно, в ночь с 26 на 27 мая, группа рыцарей из Монсегюра под руководством Пьера-Роже, выехала в Лаурагэ, чтобы нанести решительный удар. Маленькая армия из пятидесяти людей, рыцарей-фаидитов и осужденных за неявку в инквизиционный трибунал – Гийом де Лахиль, Брезильяк де Каильявель, Жордан дю Ма, Арнод-Роже де Мирпуа и его оруженосец Альзю де Массабрак, Жирод и Раймонд де Рабат, Гайлард и Бернард де Конгост и многие другие, сержанты и солдаты. Миссия, которую они собирались выполнить, была доверена им графом Тулузским. Согласно тщательно подготовленному плану, они приехали в лес Гайя де Сельве, и соединились с отрядом Пьера де Мазероль. Все было, как и десять лет назад, когда последний должен был сопровождать мирный и торжественный кортеж Монсеньора Гвиберта де Кастра, иерархов и Добрых Христиан Церкви Тулузской и Церкви Аженуа, которых он провожал от Лаурагэ до Монсегюра и обеспечивал их безопасность. Но на этот раз, выехавший из лесу вооруженный отряд вряд ли спрашивал у Добрых Людей мнения о своей миссии. Те ведь руководствовались только Евангелием. А это была кровавая миссия, и фаидиты ехали, чтобы ее выполнить. Акт объявления войны в форме возмездия, породивший надежду и откликнувшийся мрачной радостью по всей земле от Каркасе до Кверси.
Следующей ночью, с 27 на 28 мая 1242 года, в час, когда пели соловьи, двое инквизиторов, остановившихся в Авиньонет вместе со своей свитой, доминиканец Гийом-Арнод и францисканец Этьен де Сент-Тьибери, были убиты фаидитами, а их архивы, тяжелые тома признаний, доносов, обещаний несчастья, были разорваны и сожжены.
- Cocula carta, es trencada! Наконец эти ё…ные реестры разодраны в клочья! – восклицали повсюду люди. Пьер-Роже и его товарищи вернулись в Монсегюр, уводя красивых лошадей инквизиторского кортежа в качестве боевого трофея и знака своей славы. Война началась. Страна ожидала освобождения.
Но союзники графа Раймонда, его кузен, король Английский, другой его кузен, граф де ла Марш, были побеждены в Аквитании армией молодого короля Франции, и война изменила свой ход. В 1243 году новая капитуляция, под Лоррис, новое, еще более унизительное покорение графа Тулузского, с еще более тяжелыми последствиями для последнего, стали смертным приговором Монсегюру. Обезглавить гидру, приказала регентша Бланка Кастильская. У этой проклятой ереси была еще одна голова, престол запрещенной Церкви и фортифицированное убежище фаидитов, которые оттуда могли организовывать вылазки и акции сопротивления. Следовало положить этому конец. То, что произошло в Авиньонет, обратило на Монсегюр взор французского короля и папства.
И Раймонд Тулузский снова покорился, снова сыграл роль кающегося сына Церкви, и, сделав вид, что осаждает Монсегюр, посоветовал Пьеру-Роже подготовиться к настоящей осаде. И Пьер-Роже стал собирать продовольствие и амуницию, а тем временем королевский сенешаль Каркассона помогал епископам и архиепископам провозглашать крестовый поход и добровольно или силком набирать людей в армию для священной войны. Начиная с лета 1243 года, кольцо осады замкнулось вокруг пеш Монсегюр. Когда наступило ненастное время, кольцо сжалось, и события приобрели кровавый характер.
Из деревни на террасах жители Монсегюра могли видеть последний северный форпост своей горы - Рок де ла Тур… Десять лет назад археологи открыли и расчистили там руины маленького редута, среди кучи наконечников стрел, в том числе и арбалетных, а также множество другого, предназначенного для убийства железа, свидетельствующего о том, что здесь шли ожесточенные бои. Именно в этом месте происходили события, описанные в хронике Гийома де Пюилорана, когда крестоносцы, а именно гасконские солдаты, взобрались на Рок де ла Тур где-то между октябрем и ноябрем 1243 года: «Они добрались, ведомые Господом, до укреплений, расположенных на верхушке скалы; пользуясь внезапностью, они истребили охрану, заняли это укрепление и предали мечу всех, кого там нашли…»
Теперь почти весь хребет пеш до самой Рок де ла Тур покрывает лес. Но тогда там жили люди, свидетели этих битв и этого горя. Что еще могли чувствовать эти семьдесят защитников Монсегюра, видя сотни и сотни идущих на штурм крестоносцев, которые мало-помалу приближаются к укреплениям деревни? И это горе и тоску монахи, жившие в деревне, Добрые Мужчины и Добрые Женщины, принимали в себя, успокаивая ее своим христианским благословением. И словно эхо этих событий сохранилось в одном из девятнадцати переживших осаду свидетельств - ровно столько до нас дошло - в показаниях Фей де Плаинь, дочери Азалаис де Массабрак:
«Когда Альзю де Массабрак, мой брат, был тяжело ранен в Монсегюре, многие еретики, мужчины и женщины, приходили навестить его; и там были моя мать, Азалаис, и Филиппа, жена Пьера-Роже, и Арпей, жена Жирота, и Сесиль, жена Арнода-Роже, и сам Арнод-Роже, Бернард де Сен-Мартин, Гийом-Раймонд Голайран и Гийом Азема, и мы все много раз кланялись этим еретикам… И раненый, на своем ложе, тоже кланялся еретикам, как он способен был это делать».
Добрые Христиане, просим благословения Божьего и вашего, и молитесь Богу за нас, чтобы Он сделал из нас Добрых Христиан и привел нас к счастливому концу… И Добрые Мужчины и Добрые Женщины отвечали им и громко молились, произнося Отче Наш, и повторяя свои Adoremus.
Но юный Альзю не получил утешения; он не умер от ран. Он пережил осаду и костер Монсегюра.
Сегодня, продираясь сквозь молчаливый и немного волшебный лес, покрывший мрачным ковром северные отроги пеш, трудно вообразить себе, что деревня могла простираться вдоль хребта в направлении Осадной Скалы. Туда вела одна из тайных, окружавших гору тропок, которой долгое время пользовались посланцы, покидавшие и возвращавшиеся в осажденный castrum. Они приносили защитникам арбалеты, тетиву и веревки, шлемы, заверения графа Тулузского, озабоченные письма из Кремоны, от Церкви Добрых Христиан в изгнании. У обочины этой укрепленной дороги было найдено место захоронения людей, убитых или умерших от ран. В том числе и рыцаря Жордана дю Ма?
Потому что этот мрачный лес все еще прячет под слоем грунта и другие секреты. Именно здесь были найдены каменные ядра, указывающие на присутствие военных машин. На склоне, защищавшем Осадную Скалу, было построено укрепление, перегородившее хребет: не было ли это тем местом, которое выжившие описали как «барбакан возле машины»? Между Рождеством 1243 и февралем 1244 года, в снежное и холодное время, атаки ужесточились. Несмотря на надежды осажденных, подмога не пришла, а ядра военных машин уже долетали до укреплений и первых домов деревни. В очаге одного из этих домов было найдено каменное ядро прямо в глиняном горшке, который оно расплющило семь с лишним столетий назад. Жордан дю Ма был ранен и получил утешение «у барбакана, который был возле машины. Туда пришли Добрые Люди Раймонд де Сен-Мартин и Пьер Сирвен, которые дали раненому утешение, хотя он уже утратил возможность говорить…»
Понятно, что в этой суматохе тело Жордана было похоронено в могиле под временной защитой барбакана, или в каком-либо ином месте неподалеку.
Женщины также участвовали в обороне, делали все, что могли; смерть не щадила никого из населения деревни. Так же, как и солдаты, рыцари и сержанты, благородные дамы, жены и любовницы защитников, просили Добрых Христиан: «если случится так, что они будут смертельно ранены, но не смогут говорить, то чтобы их все равно приняли и дали утешение, даже если они будут не в состоянии произнести ни слова…» Физическая смерть в деревне Монсегюр стала вездесущей из-за насилия человеческого. Но Церковь, хранящая consolament, святое крещение Иисуса Христа, имела власть спасать души.
Когда рыцарь Гийом де Лахиль тоже был смертельно ранен, его принесли в дом Монсеньора Бертрана Марти, епископа Христиан Тулузской Церкви. Азалаис де Массабрак дежурила у его изголовья вместе с другими дамами: «Корба, жена Раймонда де Перейль, Сесиль, жена Арнода-Роже, Филиппа, жена Пьера-Роже, Арпей, жена Жирода, моя дочь Фей, жена Гийома де Плаинь, и я, все мы приходили в дом Бертрана Марти, епископа еретиков, чтобы смотреть за раненым…» Именно тогда дамы заключили соглашение о хорошей смерти, convenenza, со своей Церковью.
В то время смерть стала частой гостьей на этом хребте. Когда сержант Бернард из Каркассона тоже был смертельно ранен, а потом перенесен в дом епископа, где получил утешение, повсеместно царила паника, которую описывает Азалаис де Массабрак: «Я участвовала в этом consolament вместе с другими людьми, но не помню, кто там был, потому что все смешалось, и все бегали туда-сюда из-за постоянных атак».
2 марта Пьер-Роже де Мирпуа начал переговоры о пятнадцатидневном перемирии. Он не подписал пакта о безоговорочной капитуляции. Он добился общей амнистии для всех участников убийства инквизиторов в Авиньонет, и сохранения жизни для всех светских обитателей деревни Монсегюр, а также для тех Добрых Христиан, которые отрекутся от своей веры, чтобы вернуться в лоно Церкви победителей. За это они просто должны были дать свидетельские показания перед трибуналом Инквизиции. Однако упорствующие еретики, то есть Добрые Мужчины и Добрые Женщины, которые не захотят отрекаться от своей веры, должны были быть сожжены живыми, согласно обычной процедуре крестовых походов, как это произошло в 1210 году в Минерве или в 1211 году в Лаворе, и во всех тех опустошенных местах, где пламя сотнями пожирало живые человеческие тела.
В течении всех двух недель, пока продолжалось перемирие, горизонт оставался немым, несмотря на последние обещания, которые все еще приносили с опасностью для жизни посланцы графа Тулузского, проскальзывая сквозь тесное кольцо осаждающих. Иногда в ясные дни защитники Монсегюра могли различить на севере город Каркассон, бывший город виконтов Тренкавель, бывший город трубадуров, земли, которые ныне управлялись сенешалем короля Франции. Этот сенешаль организовал и возглавил крестовый поход против Монсегюра, а потом вел переговоры о перемирии с Пьером-Роже. А за Каркассоном туманилась Монтань Нуар. Наверное, самые бывалые из рыцарей помнили еще времена радостей любви в Кабарет, в Минерве, и песни Раймонда де Мираваля, друга старого графа Раймонда, отца нынешнего графа Тулузского…
«Только на Любовь все мои надежды…
О любви все мои мысли
И нет у меня иных забот, кроме любви
Ибо только любовь мною движет
И только она имеет ценность
Как в безумии, так и в мудрости
И все, что нужно для любви, это добро…»
И в этом мире следовало стоять на дороге добра. Добрые Христиане, они одни знали истинное добро, и могли вести своих верующих к спасению путем справедливости и правды Евангелия. В воскресение 13 марта 1244 года, за три дня до окончания перемирия, за три дня до того, как это место должно было капитулировать, двадцать один житель деревни, двадцать один добрый верующий попросили своих епископов, Монсеньора Бертрана Марти для тех, кто родом из Тулузэ, Монсеньора Раймонда Агульера для тех, кто родом из Разес и Терменез, о последней милости. Они хотели получить из их рук consolament, крещение Духом, которое спасает душу и делает Добрым Христианином, то есть одним из тех, кого победители-крестоносцы обрекли на костер. Среди них была дама Корба, жена сеньора Раймонда де Перейль, Эксклармонда, одна из ее младших дочерей, но также рыцари и солдаты - тяжело раненый Гийом де Лахиль, Раймонд де Марсейль, Брезильяк де Каильявель. Среди них были и супружеские пары, скрепившие свой союз, мужественно пойдя на смерть в огне, и несколько женщин, оставивших мужа и детей.
Лаурагэ. В 1242 году из Монсегюра сюда долетел сигнал к восстанию, которым
было убийство инквизиторов и их свиты в Авиньоне.
Начиная с мая 1243 года армия крестоносцев осадила Монсегюр. Хроникер описывает ужас
осаждающих перед «страшными склонами».
Не было никакого другого секрета Монсегюра, кроме глубин сознания этих человеческих существ из плоти и крови, которые знали тогда, в воскресенье, 13 марта 1244 года, что когда закончится перемирие, в среду, 16 марта, их сожгут живьем. И они пошли на это, и они готовились к этому. Вот свидетельство Арпей де Рабат: «В последний вторник - 15 марта - я, вместе со своей сестрой Филиппой, пришли увидеться с нашей матерью, еретичкой Корбой; и там мы поклонились ей, так же, как и ее товарищам. После этого мы оставили означенную Корбу и других еретиков, и вернулись к себе. Это было во вторник, а на следующий день еретиков грубо выволокли из castrum Монсегюр и сожгли.»
Двести двадцать еретиков, двести двадцать мужчин и женщин были сожжены живыми у подножия горы. Корба, Гийом, Раймонд, Бертран, Саисса, Ава, Маркезия, Бруна…
Эти языки пламени были женщинами
И любви было угодно вернуть их
К источнику света
(Рене Нелли. Ночь Монсегюра.)
В этом нереальном пространстве, в морозной белизне гор всегда была какая-то сила, всегда оставалась надежда для населения верующих, божьих повстанцев. Но в то утро эти горы омрачил зловещий дым.
«Не удивляйтесь, если мир ненавидит вас (1 Ио.3, 13). Ибо Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы своё, а как вы не от мира, Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир и преследует вас. И если Меня гнали, будут гнать и вас… (Иоанн. 15, 18-20)».
Раймонд де Перейль, сомневался ли он когда-нибудь в своем выборе? Думал ли он о том, чтобы тоже получить крещение Добрых Христиан и последовать за теми, кого он любил, в пламя князя мира сего, в эти огненные врата спасения?
Христианство катаров, как его теперь называют, отделяет от нас тонкая и эфемерная граница между высказанным и невысказанным теми, кто, свидетельствуя перед трибуналом Инквизиции, признавался в своей вере в то, что «они, еретики, были Добрыми Мужчинами и Добрыми Женщинами, которые имели власть спасать души». Эта эфемерная граница подобна контуру пейзажа, что и семь столетий назад представал перед их взглядом. Историки строят мосты между временами, а поэты - между сердцами людей, и так открывается дорога, как написал Рене Нелли, к «отвоеванию аутентичности». Ибо История накладывает на нас моральные и интеллектуальные обязательства и требует от нас, чтобы мы помогли тем, кого сильные мира сего последовательно пытались вытеснить, исключить и вычеркнуть, вернуть их человеческое достоинство.
![[community profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/community.png){kind=small}