credentes | Журналист, часть I

Оригинал взят у

Побыть Матерью Терезой

Погружаясь в нищету: туристы сострадания в Калькутте

Эльза Бушхейер (Else Buschheuer)

Калькутта ужасна. Это все говорят. Калькутта – город страшных ночей (Киплинг), место, которое надо забыть и вычеркнуть из путеводителей (Грасс), Молох, состоящий из умирающих нищих и монахинь, которые тащат этих нищих на закорках (как учит нас Мать Тереза). Поэтому я еду в Калькутту: чтобы помогать людям.

Вот что сделала со мной ссохшаяся монахиня, которая явилась в мир, чтобы служить «беднейшим из бедных». И еще Стефан Ковальский, польский священник, герой романа Доминика Лапьера (Dominique Lapierres) «Город радости», добровольно живущий с бедными в трущобах Калькутты.

Я верю в милосердие, в эффективность огромных благотворительных организаций. Я просто сделаю это, как в девизе Nike: «Just do it!» Я отказываюсь от квартиры на Манхэттене, отношу свои пожитки на склад и за свой счет лечу через полмира. Селюсь в дешевом отеле на Саддер-стрит, ставлю будильник на пять и с надеждой опускаю голову на затхлую подушку.

Первая любовь Матери Терезы

В полшестого утра я пробираюсь по Хаджи-Мохаммад-Мошин-сквер к Материнскому дому, пьянея от запахов рыбы, выхлопных газов, сандалового дерева, прессованного сахарного тростника, чая, кипящей на обочине чечевицы, сыромятных сандалий, засиженных мухами туш животных и хорошо перемешанной теплой помойки. По тротуару нельзя бежать. Плевать мочиться чистить зубы готовить еду жить есть спать – все это можно. По проезжей части тоже не побежишь. Рикши, велосипеды, такси, кули надвигаются, галдя, со всех сторон света. Я спотыкаюсь об испанцев, корейцев и японцев с твердой валютой в пропотевших нагрудных сумках и благими намерениями в сердце. Мы тут по поручению Господа.

Шурша накрахмаленными белыми сари и опустив головы, монахини идут на утреннюю мессу. Ах, быть монахиней! Дать обет бедности! Терпеть лишения! Обращать в свою веру! Миссионерствовать! Неважно кого, откуда и куда, такие возникают желания. Сестра Карина из Мексики целует жестяной медальон с Девой Марией и вручает мне вместе с направлением на работу в Нирмал Хридай, дом для умирающих в Калигат, «первую любовь» Матери Терезы.

Мои благие намерения теряют несколько перышек после поездки на рейсовом автобусе, снаружи напоминающем об экспериментах над крысами, а внутри склонявшем меня к интимному контакту с притиснутым ко мне всем телом индийцем. Не могу дождаться, когда же начну служить беднейшим из бедных, как Мать Тереза, как Стефан Ковальский! Наконец я вступаю в Нирмал Хридай, «Дом для умирающих отверженных» в Калигате, заброшенном крыле огромного храма Кали, в котором ежедневно приносят в жертву коз и который, как шепчет мне Агара, немецкая последовательница Ошо, «полон энергии шакти». Действительно, это место полно религиозного горючего материала. (Мать) Тереза вырвала у (Матери) Кали, богини любви и смерти, этот плацдарм. Рядом со святилищем ортодоксальных индуистов обосновалось святилище ортодоксальных благодетелей. На глаза попадается фотография – старушка Тереза и старик Папа держатся за ручки: Адам и Ева без грехопадения.

Мое новое рабочее место выглядит именно так, как я себе представляла: на нарах люди с запавшими глазами и узловатыми суставами, бритые головы на зеленых больничных подушках, скользкиe цементные раковины, воняющие дезинфекцией и экскрементами водостоки.
Дежурная сестра Пейлин из Сингапура – маленький фельдфебель: грубая оболочка, доброе сердце. Ей приходится трудно. Бывает, монахини пытаются занять чем-нибудь по 200 практикантов на 90 пациентов. В сезон дождей отжатое вручную белье порой висит над головами пациенток. Сейчас нас, практикантов, около 60, некоторые, большей частью японцы, приехали всего на один день, другие на несколько недель или месяцев, немногие здесь уже несколько лет – и ни одного индийца среди нас.

Меня назначают к женщинам в утреннюю смену, шесть дней в неделю с 8 до 12. Смена начинается мини-богослужением, состоящим из монотонного повторения английских гимнов и молитв. Потом мы раздаем завтрак (поджаренный хлеб, банан, яйцо вкрутую, фрикаделька из сладкой рисовой муки) и кормим пациентов. Затем моем жестяные тарелки, сидя на корточках перед миской с холодной водой. Тащим пациентов мыться. Кому не хочется, может в это время постирать белье, упираясь руками и ногами (наверно, так делают у амишей). С 10 до 11 часов раздаем лекарства (хихикающая послушница посоветовала мне считать парацетамолом все, что называется на букву «п»), массируем пациенток (если на свои деньги купим масло) и сажаем их на горшок. Потом раздаем обед (рис с чем-нибудь) и моем посуду. На нас фартуки сомнительной чистоты, резиновые перчатки (одна пара на смену, о чем предупреждает плакат на картоне), на особо осторожных еще марлевая маска (если есть).

Носочки I-love-Jesus не стираем

Анди из Баварии работал здесь 15 лет и скоро получит за это грамоту от Папы. С горящими глазами он рассказывал мне перед первым путешествием в Индию о Матери Терезе. Как она голыми руками стирает белье, вытаскивает личинки из ран, таскает на себе умирающих.

И вот я здесь! Помогаю людям! Делаю что-то! С глубоким умиротворением ухожу я из дома в полдень. Хотя я видела подобное только по телевизору, хотя я никогда раньше не тащила голую бабусю по улицам, никогда не видела изъеденных обширными ранами икр и скальпов и оплавленной огнем кожи, я могу это выдержать. Я ловко справляюсь с перевязкой. Я талантливо кормлю и мою. Меня не тошнит от червей в ранах, некроза, дымящегося поноса. Я справляюсь. Это пьянит.

После обеда первое разочарование. В газете фотография Доминика Лапьера, столь душераздирающе описавшего отвратительные трущобы, прокаженных и самоотверженного священника. Лапьер в шляпе и брюках со стрелкой. Он похож на антиквара, на виноторговца, весь день жующего мягкий французский сыр. Это жирное самодовольное жабье лицо! Кажется, этот тип меня обманул.
Днем рысью бегу на мессу. Толстый индиец-католик уничтожает меня взглядом из-за того, что я недостаточно быстро упала на колени. Потом прачка (тоже католик) отказывается стирать мои носочки с надписью I-love-Jesus (Люблю Иисуса): «Нельзя носить Благого Господа на ногах, мадам!».

Затем опять Калигат: женщина на пластиковом стуле дрожит всем телом, нитка слюны свисает изо рта до земли. «Почему никто ничего не делает?» - думаю я. Почему я не научилась ничему существенному, сестринскому делу, уходу за стариками, медицине? Практикантка я или играю практикантку? Почему индийским женщинам здесь сбривают длинные волосы, их гордость и красу? Почему на пациентах только короткие рубашки, так что они выставлены полуголыми, беззащитными перед практикантами и посетителями? Почему не купить стиральные машины? Почему не практикуется гигиена рта? На все вопросы я слышу успокаивающие ответы. Волосы сбривают, потому что они грязные и вшивые, а кожа головы заражена чесоткой, покрыта ранами, мокнет и гноится. К нижнему белью и зубным щеткам пациентки не привыкли. Стиральные машины не нравились Матери Терезе. На худой конец у женщин есть кровать, еда, пожертвования.
Для волонтерства есть три причины: бегство, жажда приключений, спасение души. Большинство практикантов христиане. Но не противоположно ли христианство (любить ближних, чтобы попасть на небо) альтруизму (самопожертвование одиночки ради выживания многих, будь то муравьи или шимпанзе)? Уже на следующее утро утренняя месса начинает меня раздражать. Все эти масонские встать-сесть-на колени-сесть-встать. Священник-американец повторил в проповеди 30 раз «United States of America». После этого он каждому кладет крекер на язык – но не мне.

Отсюда